Книга Боец 6: лихие 90-е - Валерий Александрович Гуров

прощают там такого, понимаешь? Это он так думает, дурачок, что он спокойно улетел бы на свой Кипр и отдыхал там с кальвадосом и местными шлюхами. Да он бы даже до трапа самолёта не дошел. Его уже в аэропорту ждали. Читали бы мы все потом в новостях что-нибудь типа «В туалете международного аэропорта обнаружено тело известного телепродюсера»… Наивный. Мало ли таких уже было.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — философски заметил я и решил спросить в лоб. — Бабки когда будут? Мне долг не менее серьезным людям отдавать.

Степаныч вздохнул и во второй раз как будто мой вопрос не заметил. Ну или решил начать отвечать на него уж очень издалека. Я перебивать не стал.

— Ты имей в виду, что я здесь ненадолго. Ты отмечай сколько захочешь, ресторан снят до утра, отдыхай, общайся — заслужил. Тебе, как говорится, олл инклюзив. А меня ещё служба ждёт. Поэтому давай как поднимем тост! Ну что, Боец, — Степаныч наполнил рюмку, постучал по ней ножиком, привлекая всеобщее внимание и встал, чтобы произнести речь. — За последние недели ты показал, что ты действительно боец. Столько испытаний, сколько выпало тебе за этот период, не каждому достается и за все время службы. Ты с честью выдержал каждое из них и доказал, что ты крепкий спортсмен, хороший организатор, а главное — верный и надёжный товарищ, на которого можно положиться в любой ситуации. Так что — за тебя, дорогой!

Все застучали рюмками. После того, как мы выпили и хорошо закусили.

— Степаныч, ты от вопроса не уходи… — начал я.

— А кто уходит, Боец, — улыбнулся Степаныч, отрезая ножом кусок бифштекса. — Я все помню, и от своих слов не отказываюсь. Люди с тебя будут спрашивать действительно серьезные, но поскольку это наше общее дело, то я тебе помогу. Не финансами, бабки эти не вернуть, по крайней мере сейчас. Слишком много на них завязано. Поэтому я помогу тебе немножечко по другому, но тоже надежно. В конце концов, я тебе кое-что обещал — там, в резиденции. Так что будем считать, что ты совместишь приятное с полезным.

Кстати, водитель-грузин Сосо тоже был здесь и с добрым отеческим прищуром поглядывал на меня из-за столика неподалеку. Я превратился во внимание.

— Ты можешь реализовывать свои спортивные проекты, какие посчитаешь нужным. Я не буду препятствовать проведению твоих турниров, ну и вообще легализации силового спорта. Более того, замолвлю за тебя словечко перед кем надо, чтобы у тебя все совсем уж гладко пошло. В точки зрения пристального внимания, так сказать. Но сейчас… сейчас тебе надо на время залечь на дно, дорогой. Без отрыва от производства, но залечь. Вернее тебе надо оказаться там, где дотянуться до тебя будет сложнее, чем здесь.

— Это как?

Степаныч вытащил из внутреннего кармана пиджака какой-то конверт и положил на стол прямо передо мной.

— Что это?

— Так, одна информация по твоему делу. Думаю, тебе будет интересно. Потом прочитаешь, когда один останешься. Ну а мне, извини, всё-таки пора. Служба есть служба. Ещё раз поздравляю, Боец!

Мы обнялись. Степаныч пообещал всегда быть на связи, снова заверил, что я могу рассчитывать на его помощь и поддержку в любой ситуации и удалился, забрав с собой несколько своих сотрудников. Я понимал, что бабки, которые были конфискованы больше не увижу. И на самом деле плевать — перейдут эти бабки кому-то в карман, или будут храниться, как вещдок. Это неважно, потому что это не изменить. Но посмотрим, что будет в конверте, который Степаныч мне оставил.

Праздник шел своим чередом. Танк рассказывал кому-то про свои боевые подвиги, ринг-анонсер вспоминал самые громкие турниры, которые он вел, телевизионщики обсуждали задержание Глеба — оказывается, некоторые из них давно ожидали чего-то подобного… «Наконец-то мы сидим и общаемся в простой человеческой обстановке. Даже отдаленно на нормальную жизнь похоже», — невольно подумалось мне.

Я уставился на конверт. Что же там могло быть такого суперсекретного, что Степаныч не захотел сообщать в разговоре? Или у него уже началась профдеформация и игра в секретные донесения по поводу и без? Я взял конверт в руки и стал оглядывать зал — не смотрит ли кто на меня в этот момент. Потом одернул сам себя — «шпионские игры ещё и заразны!» — хотел уже разорвать конверт, и вдруг в углу зала напротив увидел Алину.

Она сидела одна за дальним столиком, на котором был только бокал вина. Голова ее была опущена, плечи подрагивали — Алина явно была не в настроении. Я подскочил и, чуть не снеся от волнения свой стол, направился к ней. Пол конверт ненадолго забыл.

— Алина, — заговорил я, присев рядом с ней и взяв ее руку посмотрел в глаза. — Спасибо, ты…

Я осекся. Только теперь я понял, что она плачет. А плакала Алина редко, но если уж начинала, то делала это навзрыд, отчаянно, так, что с трудом могла говорить. В такие моменты успокоить ее было очень сложно. Такой уж она была человек — если играла железную леди, то превращалась почти в робота, если плакала — то как наказанная маленькая девочка, если любила, то забывая обо всем и подчиняя всю остальную жизнь своему чувству. Ее максимализм иногда доходил до крайностей, но что уж было поделать.

— Серёженька, ты прости меня, — она подняла на меня заплаканные глаза и провела рукой по моему лицу. — Прости, что я там, на турнире… я как увидела потом, что этот на тебя с ножом… какая я была дура! — и ее голос снова утонул в рыданиях.

— Ну что ты, — я поцеловал ее руку. — Перестань. Я уже и забыл сто лет как. На турнире мы все перенервничали, нанесли друг другу всякой ерунды. Не переживай!

— Я тебя очень люблю, Серёженька, — вдруг сказала Алина и посмотрела мне в глаза, как будто умоляла меня о чем-то. — Очень. Правда. Я никогда ни к кому ничего подобного не испытывала. Но жизнь… Наверное, судьба у нас с тобой такая… Видимо, нам с тобой не суждено…

Я не дал