Книга Искалеченные в колесе секса - Джек Кетчам

поминках.

Песня закончилась. Зазвучала "Полная луна"[47]. Эта песня ему более или менее нравилась.

- Я слышала, вы вчера расстались, - сказала Лиана.

- Господи, Лиана.

- Приходила Мэри со своим парнем.

- Она его невеста.

- Значит, невеста. Мне очень жаль это слышать, Струп.

- Мне жаль, что ты вообще это услышала. Неужели в этом городе никто не может держать язык за зубами?

- В любом случае, это было неизбежно. Он черный. А ты - нет.

- Хорош собой?

- Очень привлекательный.

- Блин. Налей мне еще.

- Конечно.

Вошел Ральф и начал ворчать по поводу своей прически.

- Я не хочу об этом слышать, Ральф.

Впрочем, он был прав. Тот, кто его подстриг, оставил волосы над одним ухом и коротко обрезал над другим. Ральф выглядел перекошенным.

- Ты когда-нибудь обедал "У Винни?"

- А где это?

- Угол 3-ей и 59-oй.

- Это Ист-Сайд, Ральф. Я там не бываю.

- Еда была паршивая. Не ходи туда.

- Не буду, Ральф.

На тротуаре стояла женщина лет тридцати и разговаривала с двумя парнями, которые выглядели лет на десять моложе ее, и парни в бейсболках, надетых задом наперед, стояли у него на пути спиной к нему, так что ему пришлось изворачиваться, чтобы лучше ее видеть, потому что женщина была симпатичной. Длинные волнистые каштановые волосы, которые она приводила в порядок обеими руками, радостно улыбаясь им. Ложбинка между грудями подчеркнута V-образным вырезом, лифчика нет, тугая попка в джинсах, обтягивающая груди рубашка. Женщина пару раз взглянула в его сторону и, казалось, поняла, что он за ней наблюдает. Если она это знала, то почему не велела этим двум болванам отойти? Невозможно понять женщину.

А теперь возьмем Лиану. Бывшая модель. Какого черта она подает напитки таким, как он и Ральф? Это все равно, что повесить портрет Моны Лизы на буровой вышке.

Он смотрел, как женщина уходит, ее волосы колышутся, тугая попка покачивается. Двое парней тоже смотрели на нее, повернувшись лицом друг к другу и что-то говоря. Он знал, о чем они говорят. Он видел это по их глазам. Мой член сейчас - самый тоскующий сукин сын в мире, - вот что они говорили.

Он мог им посочувствовать.

Мимо прошел парень в широком ярком галстуке в желто-зелено-оранжевую полоску.

Он ненавидел широкие яркие галстуки. Он вообще ненавидел галстуки. Увидев галстук, ему тотчас хотелось сделать из него петлю.

Ральф спросил:

- Ты слышал анекдот о...?

О, Господи. О, прости меня, Господи, ибо я, должно быть, охуенно оскорбил Тебя. Вот блядь.

* * *

Пока он шел вверх по Коламбус-авеню к Брауне, курьер, едущий на велосипеде против движения, едва не сбил его, ребенок на скейтборде, едущий против движения, едва не сбил его, и кто-то, едущий на роликовых коньках против движения, едва не сбил его. Три промаха на протяжении шести кварталов. Струп решил, что ему повезло.

Брауна проектировала шляпы для модных бутиков и жила в высотке с консьержем, и его там знали. Ему даже никто не задавал вопросов. Он заходил как король один или два вечера в неделю. Он кивнул консьержу и парню за стойкой. Они улыбнулись. Они могли позволить себе улыбаться. У них был свой союз. Они зарабатывали больше, чем Струп, просто стоя там. На Рождество они получили столько чаевых, что могли слетать на Таити.

Он поднялся на лифте на четвертый этаж, и Брауна открыла ему дверь. На ней ничего не было надето, кроме улыбки, поэтому Струп направился прямо к ней. Он схватил ее за запястья одной рукой, поднял их над головой и прижал к дверце шкафа. Ей нравилось, когда ее щипали за соски, они уже затвердели в ожидании этого, поэтому Струп взял один между большим и указательным пальцами, сильно сжал и покрутил, и она задохнулась и застонала, когда он ввел ей в рот свой язык и прижал ее попку к двери с одной стороны, а ее пизду к его члену - с другой. Он ущипнул сосок до боли в пальцах, а потом отпустил. Через минуту он доберется до второго.

Он отпустил ее, расстегнул ремень и ширинку, спустил брюки и трусы вниз и принял нужную позу. Она была уже мокрой, так что войти в нее не составляло никакого труда. Она застонала и дернулась. Струп понял, что рычит и замолчал. Он яростно вошел в нее, затем взял оба соска между большим и указательным пальцами и потянул их, пока его пальцы и ее соски не оказались у него под мышками. Она начала кричать. Он не помнил, закрыла ли она входную дверь. Посмотрел. Она ее закрыла. Она кончила, он кончил, и Струп снова застегнул молнию.

- Привет, детка, - сказал он.

- Привет, малыш. Хочешь выпить?

Он закурил.

- Естественно.

Она пошла на кухню и налила каждому по стакану виски со льдом. Они сели на кушетку из "Блумингдэйла"[48].

- Спасибо, детка.

- Всегда пожалуйста. Было хорошо, Струп.

- Я знаю.

- Господи, у меня болят соски!

- Они, черт возьми, и должны болеть.

- Мне нравится, когда ты так делаешь. Я чувствую, как волна возбуждения опускается вниз прямо к моей "киске". Как будто электрический ток, понимаешь, о чем я?

- Надо как-нибудь попробовать подключить к тебе провода.

Она рассмеялась.

- Попробуй. Но я возбуждаюсь и без этого.

- Ах вот оно что. Допустим, пришел бы не я, а кто-то другой?

- Что?

- Ты открыла дверь в чем мать родила. А вдруг это был бы не я?

- Я сжульничала. Посмотрела в глазок. На всякий случай у меня в шкафу был под рукой халат.

- Приятный сюрприз.

- Мммм, -