Книга Предсказание - Александр Дюма

Рука исчезла, ставни затворились, а записка еще не успела долететь до земли.

Принц поймал ее на лету, не отдавая себе отчета в том, что представляет собой этот листок, и не зная, что он предназначен именно ему.

И когда на церкви Сен-Жермен-д'Оксеруа пробило половину восьмого, он вспомнил о свидании и решил отправиться туда, куда его призывала гремящая бронза.

А пока что он вертел в руках записку; но вечерний мрак мешал ему узнать, что же содержалось в столь хрупком трофее.

В стене небольшой таверны на углу улицы Хильперика имелась ниша, а в этой нише стояла маленькая Мадонна из дерева, выкрашенного золотой краской; подле Мадонны горела смоляная свеча, нечто вроде факела, указывающего ревностным католикам, что эта таверна — христианская, а хозяин ее — истинно верующий, а запоздалым путникам это как бы говорило громким голосом: «Здесь можно остановиться на ночь».

Принц де Конде подошел к этому дому, встал на каменную скамью у ворот и, устроившись под мерцающим пламенем уличного светильника, разобрал следующие строки, повергшие его в изумление:

«Король пока что помирился с королевой-матерью; нынешним вечером они оба будут присутствовать при казни советника Анн Дюбура; я не осмеливаюсь советовать Вам бежать, но говорю: ни под каким предлогом не появляйтесь в Лувре — Вы рискуете головой».

Удивление, которое породили у принца первые строки, сменилось изумлением при чтении последней фразы. От кого исходило предупреждение? Конечно, от друга. Но какого этот друг пола? Мужчина или женщина? Нет, без сомнения, женщина: такого не мог написать мужчина.

В Луврском дворце мужчин не было, были только придворные, а придворный задумается дважды, прежде чем навлечь на себя немилость подобным актом милосердия.

Так что это не мог быть мужчина.

Но если это была женщина, то кто она?

Какая женщина осмелится столь живо интересоваться им, Конде, чтобы пойти на ссору — в том случае, если станет известен добрый совет, поданный ею, — повторяем, чтобы пойти на ссору с королем, с королевой-матерью, с мадемуазель де Сент-Андре?

А вдруг это сама мадемуазель де Сент-Андре?..

Поразмыслив, принц понял, что такое невозможно: он слишком жестоко обошелся с львицей, так что львица до сих пор залечивает нанесенные им раны.

В Лувре действительно находились две или три его бывшие любовницы, но с ними он поссорился, а когда женщины перестают любить, они начинают ненавидеть.

Разве что у одной из них сохранилась по отношению к нему хоть капля нежности: у премилой мадемуазель де Лимёй, но он издавна знал, что это очаровательное дитя пишет как курица лапой; это не ее почерк, а такого рода записки секретарю не доверяют. Да и женский ли это почерк?

Принц на цыпочках приподнялся как можно ближе к свету.

Да, это, конечно, женский почерк, и, хотя ровный бег букв можно было бы сравнить разве что с великолепной английской каллиграфией наших дней, специалист бы не ошибся, а уж в женских почерках принц, получавший массу писем, вполне мог считаться экспертом. Если сами очертания букв были выведены твердо, то связки были выписаны тонко, изящно и женственно.

Вдобавок, крохотная записка выглядела столь аккуратно, бумага была такой тонкой, такой бархатистой, такой шелковистой, так сладко пахла духами из женской спальни или будуара, что ее, конечно, могла написать только женщина.

Оставался лишь вопрос, на который не было ответа: кто эта женщина? Принц де Конде, совершенно забывший о встрече, ибо занят был только письмом, мог бы провести всю ночь в поисках имени автора, причем усилия скорее всего оказались бы тщетными, но, к счастью для него, Роберт Стюарт, заметивший его издалека взобравшимся на скамейку и преисполненный заботами весьма серьезного свойства, внезапно словно вырос из земли, возникнув в круге света, образуемом факелом.

Он низко поклонился принцу.

Принц покраснел от того, что его застали за чтением записки, и то, как он покраснел, было доказательством, причем неопровержимым, что записку написала женщина.

— Это я, принц, — представился молодой человек.

— Вот видите, сударь, я держу слово, — сказал принц, соскочив со скамейки.

— А я, — подхватил Роберт Стюарт, — пользуюсь случаем, чтобы доказать вам, как я держу свое.

— У меня для вас грустные новости, сударь, — произнес принц расстроенным голосом.

Молодой человек горько улыбнулся.

— Говорите же, принц, я готов ко всему.

— Сударь, — начал принц с такой серьезностью, какую было удивительно встретить у человека, который, по общему мнению, считался одной из самых легкомысленных личностей своего времени, — мы живем в такую эпоху, когда смещены, размыты и нечетки понятия добра и зла; уже несколько лет в мире рождается на свет нечто новое, и если одним эти родовые муки озаряют душу зловещими сполохами, то других они погружают в глубочайший мрак. Что же произойдет от столкновения страстей, наблюдающегося в эту минуту? Не знаю…

— Почему бы вам просто не сказать мне, принц: «Молодой человек, твой отец приговорен к смерти; я пообещал помилование для твоего отца, но в помиловании мне было отказано; я тебе сказал, что твой отец не умрет, но твоему отцу придется умереть сегодня вечером».

— Сударь, — смутился принц, устыдившийся лжи, при помощи которой он намеревался ввести в заблуждение молодого человека, — сударь, все, быть может, и не так скверно, как вы говорите.

— Вы советуете мне надеяться, принц? — просил Роберт Стюарт.

Конде не осмелился ответить; он увидел на лице молодого человека такое выражение, что слова застревали в горле.

— Вчера смертный приговор не был еще утвержден и, тем более, не был подписан королем; сегодня, несмотря на все мои усилия, он уже подписан и обнародован; возможно, через час он будет приведен в исполнение…

— Через час… — глухо процедил молодой человек. — За час можно сделать многое!

Он удалился и сделал шагов двадцать; но затем вернулся к принцу и, схватив за руку, покрыл ее поцелуями и оросил слезами:

— Начиная с сегодняшнего дня, начиная с этой минуты, принц, у вас нет более верного и преданного слуги, чем я. Мое тело, моя душа, моя голова, мои руки, мое сердце — все принадлежит вам, и я готов целиком отдать себя за вас, вплоть до последней капли крови!

На этот раз он удалился медленным шагом и исчез за углом набережной, в последний раз кивнув принцу.

XXII. УЖЕ НЕ ПАЖ

Молодой человек уже успел добраться до Сите, а принц все еще сидел погруженный в раздумье.

По правде говоря, его мысли, возможно, по одному из нередких капризов памяти вернулись от Роберта Стюарта к записке, вылетевшей из окна Лувра, той самой записке, что принц за полчаса до этого прочел при свете факела у Мадонны.