Книга Гонщик - Дмитрий Николаевич Матвеев

она вопросом.

— А разве в этом вопросе мое желание имеет значение? — вернул я вопрос.

— А разве нет?

Кажется, в такую игру я не смогу играть на равных с баронессой. А она лишь забавляется, видя и понимая это. Придется говорить прямо.

— Я не вправе рассчитывать на ваше внимание. К сожалению, мы живем в мире, где титул, статус означает все. Я мещанин, вы — баронесса. Мы принадлежим к разным сословиям, и я не могу претендовать на что бы то ни было по отношению к вам. Это в пьесе Лопе де Веги воля драматурга вознесла секретаря в графы, но и то — путем обмана. А в жизни это, боюсь, невозможно.

— Де Вега?

— Ну да, — ответил я, вдруг осознав, что в этом мире такого драматурга могло и не быть. Или был, но не стал известен. Или не написал свою знаменитую пьесу. — Кажется, его вещица называется «Собака на сене».

Баронесса ненадолго задумалась, потом лицо ее осветилось пониманием.

— Кажется, я вспомнила. Эту пьесу ставили в столице под названием «Графиня де Бельфлор». Да, забавная комедия. Но вы не вполне правы, Владимир, в наше время сословные границы далеко не столь суровы.

— Тем не менее, если вы намекаете на любовную связь, то вам этого наверняка не простит свет, а если о браке — вы теряете баронство и все доходы от него.

Сердобина чуть поморщилась, выражая свое отношение то ли к самой идее брака, то ли к моей манере выражаться чересчур откровенно.

— Что вы, Владимир, так далеко мое воображение не заходило. Но простая человеческая дружба между нами ведь вполне возможна, не так ли?

Дружба ли? Скорее, противовес баронету. В таком случае, меня хотят просто использовать, удерживая рядом смутными обещаниями, да мелкими знаками внимания. Конечно, если бы я имел титул, хотя бы, просто личное дворянство, разговор пошел бы совершенно иной, но играть придется теми картами, что были сданы изначально.

— Как говорил один очень умный человек, с наступлением ночи дружба между мужчиной и женщиной сильно ослабевает.

— Грубо, — опять поморщилась женщина, — и пошло.

— Зато верно. Видите ли, Александра, мне от вас ничего не нужно. Да, вы красивы, и мне доставляет удовольствие видеть вас, любоваться чертами вашего лица, линиями тела, пусть и скрытыми одеждой. Вы умны, и мне нравятся наши беседы, а уж танцы…

Я мечтательно прикрыл глаза.

— Но из ваших слов я вижу, что как раз вы чего-то от меня хотите, но при этом не желаете ничего объяснить впрямую. Дружба же, как я ее понимаю, подразумевает известную открытость помыслов. И не допускает использование друзей в своих целях без их ведома.

— Да, танцы! — поспешила сменить тему моя собеседница. — То, что произошло со мной на той вечеринке… Я хотела бы принести вам свои извинения, поскольку не смогла до конца исполнить обязанности хозяйки.

— Не стоит извиняться за естественные поведение тела. Конечно, такая реакция на танец, пусть и настолько чувственный, как танго, удивительна. Я никогда не встречался с таким, и даже не слышал ни о чем подобном. Но это лишь физиология, и ничего более.

Щеки женщины покрылись ярким румянцем.

— Но вы… вы знаете, что это было?

— Знаю.

— Тогда объясните мне, — решительно потребовала она.

— Вы действительно хотите услышать это от меня? Трудно поверить, что вы не распознали эти ощущения. Еще более трудно поверить в то, что никто — ни служанки, ни доктор, ни даже ваша подруга — не открыли вам глаза. Хотя госпожа Дорохина прекрасно поняла, что с вами произошло.

— И, тем не менее, я настаиваю. Я сейчас искренна с вами. Уверяю, я впервые испытала это чувство, и нахожусь в полнейшей растерянности. Я не знаю, что это было и не понимаю, как к этому относиться.

Баронесса сидела, положив на стол скрещенные руки, ожидая моего ответа. Я же недоумевал: неужели никто из ближайшего окружения так и не удосужился объяснить женщине такие простые вещи? Это казалось диким, в это не хотелось верить, но факты — штука упрямая. Я инстинктивно потянулся было взять ее за руку, но тут же опомнился. Отдернул руку и, кажется, сам покраснел от возникшей неловкости. Тянуть дальше было некуда, я глубоко вдохнул и начал говорить:

— Я тоже несколько растерян и смущен. Мне прежде не приходилось просвещать женщин в подобных областях. Но поскольку вы настаиваете, извольте: вы испытали оргазм. Надеюсь, вы понимаете значение этого слова.

Откровенно говоря, такой реакции я не ожидал. Предполагал смятение, стыд; в конце концов, облегчение от разрешения мучившей женщину загадки. Но нет: на лице баронессы отразился страх, даже паника.

— Что с вами, Александра? — обеспокоенно воскликнул я. — Насколько я знаю, в обществе это происшествие восприняли достаточно нейтрально.

— Нет, вы не понимаете. О боже, какой позор!

Она закрыла лицо руками.

— Нет, это невозможно… Ужас! Словно какая-то девка… Какой позор!

— А в чем позор-то? — не выдержал я. — Совершенно нормальная реакция здорового женского организма. Да, несколько несвоевременная. Да, обстоятельства ее проявления необычны. Но и только!

Но мои разумные доводы, похоже, не доходили до баронессы. Она сидела за столом, отрешившись от всего, слегка раскачиваясь из стороны в сторону и без конца шептала:

— Позор! Позор!

Я откровенно не знал, что делать. Память подкинула слышанные некогда рассказы о нравах высшего света, о викторианских правилах. Как по мне, это был полный беспредел. Детей, особенно девочек, воспитывали в полном неведении о сексе. И молодая жена, увидев перед первой брачной ночью волосатые ноги супруга, могла упасть в обморок. Женщина, прожив в браке несколько лет, вполне могла оставаться девственной и считать это нормой. Был случай, когда женщина на восьмом месяце беременности не понимала, каким образом будет выходить ребенок. Вот где ужас! И теперь все дерьмо, которое с малолетства лили в уши Сердобиной, будет отравлять ее жизнь. А, учитывая изощренную женскую логику, можно опасаться, как бы она с собой что-нибудь не сотворила!

Внезапно баронесса вскочила, едва не уронив стул, на котором сидела, и кинулась прочь. Попыталась кинуться. Отпустить ее в таком состоянии было совершенно невозможно. Я тоже вскочил, нагнал женщину и, схватив ее за плечи, повернул к себе. Даже сейчас, с опухшим, залитым слезами лицом, с покрасневшими глазами, она была неописуемо красива. Я удерживал ее силой, стремясь этим загасить начинающуюся истерику и говорил, надеясь, что если не слова, то просто звучание моего голоса подействует успокаивающе.

— Послушайте, Александра. Я не знаю, что вам наговорили безграмотные врачи и свихнувшиеся на морали гувернантки. Но имейте в виду, что это