Книга Противостояние - Александр Чернов

Глядя на британские крейсера, мы с Николаем Николаевичем Апостоли разговорились. На ум пришло сравнить «бервиков» с выстроенными на английских же верфях «Ивате» и «Идзумо». И сравнение это действительно получилось интересным. Имея примерно одинаковые размеры и технологические решения, как разительно отличались друг от друга эти типы боевых судов! С положительной стороны британца отличало то, что «Бервик» имел возвышенный полубак – это говорило о его лучшей мореходности, скорость больше почти на 4 узла и существенно более высокая дальность плавания. Но на этом преимущества его и заканчивались. Японцы в концевых башнях имели по два мощных восьмидюймовых орудия вместо шестидюймовок на «Бервике». Число этих последних было на крейсерах равно – по 14 штук. Кроме всего прочего, японцы были несравненно лучше забронированы.

Оценив все это, мы сошлись во мнении, что если британский корабль развивает именно тип автономного океанского крейсера, как его называют сами «просвещенные мореплаватели» – «защитника торговли», то вот японский вариант – это уже корабль для боя в линии. Более быстроходный, чем эскадренный броненосец, и с меньшим главным калибром, что позволило сэкономить вес и тем самым этой скорости достичь. Называть его просто броненосным крейсером – значит очевидно грешить против истины. Вернее было бы использовать термин броненосец 2-го класса, или если крейсер, то уж эскадренный, по аналогии с броненосцами. Наверно, и в Японии и в Англии это прекрасно понимают. Почему же назвали эти корабли броненосными крейсерами? Может быть, чтобы наши стратеги под шпицем, разрабатывая в ответ свою кораблестроительную программу, полагали у будущего противника шесть броненосцев и шесть больших крейсеров, а не двенадцать линейных судов?

Сравнили мы японские броненосные крейсера и с нашим русским типом – с «Пересветом». И опять наши мнения почти полностью совпали. Несмотря на то что наш корабль был больше на три с лишком тысячи тонн и нес десятидюймовки против японских восьмидюймовок, забронирован он был не лучшим образом и по скорости японцу уступал. Экономичность его механизмов оказалась много хуже расчетных параметров. К тому же все его крейсерские преимущества в бою становились эфемерными. Поэтому шансы этих кораблей при единоборстве можно было оценить как почти равные. А стоил наш броненосец-крейсер существенно больше. Если уж пошли таким путем, то нужно было бы добиваться от «Пересвета» 20 узлов, даже добавив на это еще тысячу с лишком тонн веса. А так – за большие деньги получили просто откровенно слабый броненосец…

Войдя в Малаккский пролив, мы встретили пароходик под русским консульским флагом, который подошел к борту адмирала, передал какие-то бумаги и одного человека, это и был кавторанг Семенов, о ком я уже писал. Эскадра наша не останавливалась. Консул нам передал, что есть сведения, но, правда, не проверенные, что японский флот стоит в Лабуане, в Зондском архипелаге, а в Зондском проливе нас ждали миноносцы и подводные лодки.

Сингапур миновали ночью, наблюдая картину освещенного огнями красивого мирного города… Отчего-то на душе сделалось тоскливо, но скоро это чувство отступило. Выходя из пролива, было приказано сигналом приготовить корабли к бою. Продвигаясь к Аннаму, по ночам ждали минных атак. Почти все поверили этому известию консула, но оказалось оно ложным, и мы без всяких инцидентов дошли до Камрана. На этом переходе командир стал вести себя все хуже и хуже, а когда ждали боя и атаки, он напивался почти до положения риз, что, по личному моему мнению, рекомендовало его не совсем лестно для его храбрости… Наконец, даже наш спокойный старший офицер не выдержал и заявил ему, что он немедленно доложит адмиралу о его безобразном поведении и потребует его смены. Командир просил прощения, стих и перестал пить, так что мы вздохнули спокойней. Во всяком случае, если ночью случилась бы атака и в это время командир был бы не трезв, было решено, что его арестуем и в командование вступит старший офицер.

Конечно, нужно отметить, что жить в тропиках было тяжко. Проявилось это во всей красе еще на подходе к Цейлону. Днем солнце накаливало железные части кают так, что нельзя было тронуть рукой, а ночью борта и железо кораблей отдавали свое тепло, но так как с захода солнца велось приготовление к минным атакам, то иллюминаторы, двери и горловины задраивались наглухо броневыми крышками. Но, слава богу и адмиралу, не все. Нашим спасением были специальные раструбы – дефлекторы из папье-маше, которые в больших количествах привезли с собой черноморцы. В соответствии со специально разработанной схемой они вставлялись в иллюминаторы, которые вечером не задраивали. Таких было двадцать на «Сисое», на «бородинцах» еще больше. Получался сквозняк, который несколько охлаждал к ночи наши внутренние помещения.

Но все одно, после заката в палубах было жарко, как на полке в бане, – спать, даже голым, было немыслимо, происходила как бы варка в собственном соку; пот лил градом, и в особенности большие страдания испытывали те, кто заболел тропической сыпью, которая от попадавшего пота зудела нестерпимо. Ощутимо облегчало ситуацию то, что адмирал несколько раз останавливал эскадру для купания команды. Нам с транспортов передали специальные большие сети с грузилами. Будучи спущенными с выстрелов, они образовывали как бы закрытый от акул, этого неизменного зла тропического моря, изолированный бассейн. Те, кто не умел плавать, брали с собой свои спасжилеты. После купания все обливались пресной водой, благо уголь имелся в достатке и опреснители работали бесперебойно. Купания и переодевание в чистое помогали лечить эту болячку тем, кто ее подхватил, и сохранять себя в форме здоровым.

Спать ночью наверху тоже было не особенно приятно: народу размещалось так много, что не было места даже яблоку упасть, – почти вся команда спала наверху. Офицеры спали – часть в верхнем офицерском отделении, где было, благодаря входным трапам, несколько свежее, чем в каютах, в шлюпках, на мостиках, на компасных площадках, ибо к утру всех уже донимала угольная пыль. Все это сопровождалось неожиданными сюрпризами вроде дождя. Но, несмотря на все, публика крепилась и хоть обливалась потом, но уныния заметно не было.

Во время этого перехода все офицеры как-то ближе сошлись друг с другом, ссор не было. Собирались каждый вечер на юте, где велись мирные дебаты о нашем будущем, делались предположения, высказывались варианты наших планов. На «Сисое» почти у всех офицеров было убеждение, что во время боя при прорыве в Артур, а публика все больше сходилась во мнении, что Того нас перехватить обязательно постарается, погибнут слабейшие суда. А именно наш «Сисой» и «Мономах», а остальные, быть может, и выйдут благополучно из боя. Однако никто не хандрил и не унывал, считая это необходимостью.

Часто во время этих вечерних бесед старший доктор Подобедов выносил свою цитру, на которой он чудно играл, и звуки мелодичной музыки родных и известных нам напевов как-то хорошо ложились на сердце среди тишины тропической ночи и заставляли спокойно и с покорностью смотреть на грядущую судьбу, а еще вероятнее – на смерть, которая нас ожидала. Среди команды уныния не замечалось также, и как-то странно было, стоя на вахте вечером, слышать ежедневно хоровое пение на баке, видеть танцы под звуки гармоник и прочее; казалось, что судно идет не на войну, а просто совершает мирное плавание, что все эти поющие и танцующие люди словно забыли, что, быть может, через несколько дней они найдут могилу и идут на смерть, а не на веселую стоянку в порту.