Книга Горе мертвого короля - Жан-Клод Мурлева

— Хорошо.

Алекс поискал глазами Лию, но не увидел. Сердце у него защемило. Хотелось позвать ее, но он удержался.

— Куда его теперь? — спросил солдат, который его обыскивал.

Он был явно возбужден приключением и жаждал продолжения. Из тех юнцов, что готовы на любое непотребство, только предложи, подумал Алекс.

— Если хотите свести счеты, валяйте, — равнодушно проронил лейтенант. — Даю вам пять минут. Не переусердствуйте.

Он повернул коня и направился к лесу. Два капрала последовали за ним.

Алекс понял, о чем речь, когда оставшиеся взяли его в кольцо.

— Мы, значит, кровь проливаем, а ты в кусты? — начал один, как бы разминаясь.

— Труса празднуем? — подхватил другой. — Предаем своих?

— Сволочь такая! — крикнул тот, что его обыскивал. Он распалился пуще всех. — Ах ты, сволочь! Еще и удрать вздумал! Эй, глядите, он делает попытку к бегству, все видели!

Алекс стоял как вкопанный. Только подумал: «Будут бить — не останусь в долгу. Без сопротивления терпеть побои не стану».

— Точно, попытка к бегству! — подхватил еще один солдат. — Держи его! А ну стой!

И нанес первый удар. Прикладом по бедру.

Алекс вынес его, не дрогнув.

— Куда? Стой! — заорал другой и ударил по лицу, тоже прикладом.

У Алекса вырвался стон.

— Не надо… — взмолился он.

Может быть, этого они и ждали — чтобы он подал голос. И теперь накинулись все разом. Он отбивался, колотя не глядя куда попало и рыча от бессильной злости. Чей-то удар разбил ему нос. Падая, он вывихнул левое плечо, и от боли у него потемнело в глазах. На миг он увидел Бриско — тот стоял в стороне и смотрел, хмуря брови. А потом его так ударили в спину, что дыхание перехватило, и он потерял сознание.

Очнувшись, он увидел сперва только белое небо, белое и бескрайнее, оно занимало все поле зрения. От этого кружилась голова. Он переменил положение, увидел лошадиный бок, и все встало на свои места. Он лежал в санях, и его куда-то везли. Все тело болело, особенно плечо и спина. Слышались голоса и смех. Они гулко отдавались в ушах.

— Как это ты ей сказал, той девчонке?

— Я сказал: chaak veyit…

— Шак вуит?

— Нет, chaak veyit, это значит «ваша деревня».

— Ха-ха-ха, «ваша»! Ты с ней на «вы»?

— Да, ведь я же с ней не знаком, тогда надо на «вы», иначе я бы сказал «teyit».

— Вежливый ты наш! Ха-ха-ха, ну, Леннарт, уморил! Цены тебе нет, право! Такого нарочно не придумаешь! А чего ты такое длинное лопотал? Татиута что-то там…

— Не скажу.

— Ну скажи, посмеемся…

— Не хочу.

— Да ладно тебе, скажи, повесели народ.

— Я не для того учу язык, чтоб вас веселить.

— Да отстаньте от него, раз не хочет…

— Тоже верно, не хочет — как хочет, имеет право.

Алекс попробовал приподняться, но безуспешно — он был крепко связан. Лошадь, трусившая рядом с санями, принадлежала солдату, который обыскивал его, а потом обвинил в попытке к бегству. На той, что везла сани, сидел один из капралов. Бриско и лейтенант были вне поля зрения, скорее всего, впереди.

— Никак, проснулся? — осведомился солдат, следивший за ним, как кошка за мышиной норкой.

— Лия… — проговорил он слабым голосом. — Что вы с ней сделали?

— Это кто?

Алекс не знал, как назвать ее иначе, и повторил:

— Лия…

— А, маленькая дикарка? Об ней не беспокойся. Это ж такой народ — ничто их не берет. Ты бы лучше о себе побеспокоился, самое время!

— Вы ей хоть лошадь оставили?

— Говорю же, об ней не беспокойся.

Тут сани свернули к югу. Отряд выезжал на равнину. По правую руку мелькнул и скрылся из виду лес, за которым ютилась деревня. Он вдруг сообразил, что не знает даже, как она называется.

11

Кровью сердца

Когда они прибыли в лагерь, еще не стемнело. Из саней Алекс мог видеть возвышавшиеся в отдалении стены столицы; над ними неподвижно стояли почти фиолетовые тучи. Все это выглядело каким-то ненастоящим, словно плохая театральная декорация. Они ехали шагом между палатками; редко где навстречу попадались немногочисленные солдаты, кутающиеся в свои грязные потертые шинели. Они оборачивались — исхудалые, обросшие щетиной, с лицами, лишенными всякого выражения. В хорошем состоянии была армия Герольфа…

Они остановились у развалин сгоревшего дома. Алекса развязали, заставили встать и перелезть через почерневшие обломки. Один солдат открыл уцелевший при пожаре люк и стал спускать в него лестницу о двенадцати перекладинах. Она ушла в темный провал почти вся.

— Спускайся давай.

Его трясло. Плечо невыносимо болело.

— Мне не слезть с одной рукой…

— Все-таки советую попробовать. А то кое-кто, бывало, спускался туда быстрее, чем рассчитывал, если ты понимаешь, что я хочу сказать.

Он присел, опираясь на здоровую руку, и начал спускаться. Когда снаружи осталась только голова, он огляделся напоследок. Лейтенант как-то обмяк в седле, сидел мешком, и взгляд у него был тусклый — то ли от усталости, то ли от равнодушия. Два капрала по бокам от него по-прежнему щеголяли отменной выправкой. Остальные солдаты явно только и ждали, когда же им разрешат разойтись. Он поискал глазами Бриско и нашел-таки, но тот уже отъезжал прочь. Конь у него был заметный: арабский, огненно-рыжий с белыми чулками.

— Мне бы еще какую-нибудь одежду, — сказал он, — в этой холодно.

На нем была только стеганка из пожитков Родиона.

— Это как лейтенант распорядится, — ответил солдат и надавил ему на макушку, чтобы быстрей спускался.

Алекс медленно, осторожно нащупывал ногами перекладину за перекладиной, заботясь об одном — как бы не сорваться в потемках и не упасть на больное плечо.

Добравшись до низа, он опустился на колени и ощупал пол вокруг.

— Готово? — спросил сверху солдат.

Он не ответил. Он увидел, как лестница поползла вверх и исчезла. А потом люк захлопнулся, и он остался в полной темноте.

Земля была холодная. Он пополз на четвереньках и уткнулся в стену. Повернул обратно и ползал туда-сюда, словно какое-то насекомое, пока не наткнулся на низкий дощатый лежак. На нем он и примостился, съежившись в комок. В наступившей тишине он смог наконец осознать, что же с ним сегодня произошло. А произошло то, что в восемнадцать лет его, покалеченного и замерзшего до полусмерти, бросили в темный подвал, откуда он выйдет только затем, чтобы получить восемь пуль в грудь. Это рассуждение привело его не в отчаяние, как можно было ожидать, а в какой-то ступор. Он сам не знал, сколько времени оставался в этом состоянии, ни о чем не думая, ничего не чувствуя.