Книга Остановившиеся часы - Андрей Зайцев

Из глухой темноты сзади палатки раздался треск сухих опавших веток. Асташев напрягся, повернув голову. Сердце застучало отчетливыми толчками. Что там еще? Зверь? Человек? Но больше ничего расслышать не удалось. Асташев подошел к воде и нырнул. Плавал минут пять-семь. Купаться было приятней, чем днем. Алкоголь выветривался. Но, трезвея, он почувствовал усталость. Выбравшись на берег, еще долго бродил по краю воды, оглядываясь вокруг себя. Что-то уходило… Что? Может быть, время струилось как песок в песочных часах, исчезая на глазах? Вернувшись к костру, он присел на корточки, подбросил хвороста в гаснущее пламя. В палатке храпел рыбак. Несмотря на усталость, Асташев не хотел ложиться. Нужно было еще что-то решить, что-то, безусловно, важное… Костер, спутник людей с давних, пещерных времен, манил, увлекал вглубь себя. Асташев курил, как завороженный глядя на огонь, искорки исчезали в темноте над ним, в звездном, тысячелетнем небе. Так прошло еще с полчаса. Костер догорал. Асташев погасил его водой из залива и отправился в палатку спать. Рыбак во сне повернулся на спину, проговорив что-то невнятное. Асташев было хотел ответить, подумав, что рыбак проснулся, но позже понял, что это не так. Дядя Слава снова захрапел, надсадно как-то, тревожно, потом разом затих. Асташев смежил слипающиеся веки, проваливаясь в омут сна…

Проснулся он, когда солнце уже поднялось высоко. В палатке он оставался один. Снаружи слышались позвякивание посуды, легкий кашель дяди Славы. Асташев отвернул полог, выглядывая из палатки. Рыбак сидел на корточках возле костра, помешивая в котелке уху. Увидев Асташева, подмигнул.

— Проснулся? Ты, брат, спать здоров… Хотя я-то раньше тебя отрубился… Садись, уху будем кушать… Похмелиться хочешь?

— Можно…

Асташев выбрался из палатки, прищуриваясь от солнца. Голова слегка побаливала, но вполне терпимо. Он вчера не перебрал.

— Сейчас, окунусь…

Сбежав к реке, нырнул, сразу выныривая, мотнул головой, чувствуя, как холодная вода освежает тело. Проплыл метров пятнадцать вперед, потом вернулся к берегу. Вышел из воды, руками убирая мокрые волосы назад, на затылок. Рыбак наблюдал за ним с насмешливым прищуром, видно было, что похмелился.

— Давай стопочку, Серега…

Рыбак разлил водку по стопкам, взял свою и показал Асташеву.

— Чтоб все было…

Асташев выпил без большого желания, но водка приятно взбодрила. Он похлебал ушицы, тоже без особого настроя, утром после выпивки ему никогда не хотелось есть, особенно в жару. Вспомнилось жаркое лето восемьдесят девятого, приезд в Москву легенды рок-музыки английской группы «Пинк Флойд». Бог мой, что творилось! Тогда даже московская публика была не избалована выступлениями популярных мировых исполнителей. Не то что сейчас… Горбачев как мог открывал спрятанную за железным занавесом Россию скептичным и пресыщенным европейцам. Москвичи не успевали переваривать «культурную волну». Все было внове, а те, кто имел раньше возможность побывать за границей, понимающе кивали головами: «Это еще, мол, что… подождите немного и увидите…» И они смотрели… Пинкфлойдовский поросенок, летающий над зрительным залом в Олимпийском, пара стаканов портвейна, принятые для поднятия духа перед концертом, феерия психоделического рока, незнакомые российской публике световые прибамбасы. Асташев и его приятели-студенты насыщались увиденным и услышанным под завязку, когда еще такое увидишь? Когда уходили с концерта, бородатый дядя, по-видимому, старый рокер, пробормотал себе под нос: «А Гилмор-то уже не тот…».

И это была чистая правда. Без Уотерса «пинки» смотрелись и слушались хуже. Наверное, далеко не все это понимали. И девицы в бэк-вокале — это совсем не бесподобные голоса детей в знаменитой «Стене». Но что делать? Тогда еще мало кто догадывался, что Россия — это «терра инкогнита» для Европы, куда скоро польется мутный поток второсортного «отстоя». Слезы одного ребенка — слишком маленькая плата за возможность приобщиться к ценностям «золотой касты». Берлинская стена падала как карточный домик, германская эйфория имела мало общего с русским ожиданием, но тогда об этом еще не задумывались… Голос Клауса Майне из «Скорпионов» открывал эпоху разрушения, но для всех это было бесподобной лирикой, лирикой бесконечного, становившегося томительным ожидания… Августовский путч девяносто первого года, партийные бонзы с мрачными лицами, пьяный калека, распивающий портвейн недалеко от Останкинского пруда, где как-то ночью Асташев искупнулся с приятелями. Подошедшие менты не стали поднимать шум, вежливо объяснили, что здесь купаться не рекомендуется, опять же — утопленников вынимают, несмотря на то, что прудик маленький. Тогда или раньше? Бессмысленно отыскивать завязку ощущения. Может быть, это произошло, когда они стояли под дождем, пытаясь попасть в дешевый кабак с забавным названием и неожиданно швейцар, дородный дядя с лицом отставного прапора, пропустил их, отстраняя зычным басом кучку неудачников. Кто-то, с желтой физиономией, в дорогом костюме, с глазами висельника, старый знакомый еще одного знакомого, пригласил их к столу, уставленному бутылками и закуской. Женщины, пьяно-насмешливые кокоски, чей изощренный опыт сквозил во взглядах и улыбках, говорили о чем-то запретном, но теперь это становилось модным (на год или два?), табу было снято, заклинания старых партийных шаманов становились реликтом, но антиквары всегда были в цене… Иллюзия, сладчайшая иллюзия, запутанный лабиринт, словно перевернутый мир в ужастиках Стивена Кинга, менялся на глазах, но каждый видел только то, что хотел увидеть…

— Балдоха[4] сегодня жарит как в Африке… — проговорил рыбак, кинув взгляд на реку. — Когда назад думаешь?

— Да думаю, скоро… — ответил Асташев, проведя ладонью по левому плечу. Кожа реагировала болезненно.

— Да ты сгорел совсем, парень, — дядя Слава придирчиво оглядел его фигуру. — Сразу видно, что отвык ты от наших краев.

— Ничего, — Асташев поморщился. — Привыкнуть недолго.

— Кожа облезет как у змеи, тогда привыкнешь, — усмехнулся рыбак. — Давай добьем, чего на нее смотреть?

Они допили водку, и дядя Слава оживлялся все больше и больше. Асташев догадывался, что за этим последует, но уже заранее решил развязаться с рыбаком. По крайней мере, на сегодня.

— А ты сам, Серега, женат?

— Развелся…

— И дети есть?

— Девочка. Они сейчас в Чехии. Там у нового мужа — бизнес.

— Понятно, — сказал рыбак таким тоном, что сразу стало ясно — ему все эти новые веяния времени до лампочки. Он привык жить в своем мире, и в этом мире ему придется умирать. Иного ему не дано.

— У меня пацанчик хороший… — продолжил дядя Слава. — И Оксанка ничего, хотя без Тони тяжело поднимать ее было. И с Надюхой они не ладят, но чего ж ты хочешь? Бабы… Оксанке замуж надо, вот что. И мне полегче будет. Был у нее парень, а сейчас что-то разбежались… Она виду не дает, но чувствую — переживала…

Асташев замер, боясь пропустить что-то важное в словах рыбака. Но тот переключился на другое, и Асташев уже не слушал его, чувствуя тепло в груди. Странно, он не ожидал подобной реакции, но если это есть… Точно ли, есть?