Книга Метка Зверя - Слава Доронина

Ближе к обеду я разлепил сонные глаза, позвонил Марине, сказал, чтобы на работе сегодня меня не ждали, и набрал Тимура.

— Катю привези сегодня.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

— Хорошо, — ответил без лишних вопросов.

Хотя нет — один задал:

— К какому-то определённому времени?

— Все равно. Волоком тащи, если вдруг будет сопротивляться, — ответил без эмоций и разъединил связь.

Не было у меня столько сил и самообладания, чтобы позвонить ей или написать самому и позвать к себе, мог ненароком сорваться, и тогда пиши, все пропало. Дрянь разбила мои мечты вдребезги и расплатится за это сполна: за моё доверие, за все мои чувства, которые она выбросила с десятого этажа и те сломались, разбились на множество осколков. И не было больше Алёши, теперь был только зверь — чудовище, которое мечтало растоптать и унизить в ответ.

Я собирался выкинуть эту расчетливую сучку из своей жизни со всеми почестями. Пусть почувствует всю низость и подлость, с какой она обошлась со мной. Я больше пальцем не коснусь этой дряни. Но она почувствует сполна, как дорого ей будут стоить мои растоптанные чувства. А в памяти слова ее тут же эхом: «А Зверев — это ты сам придумал?». Конечно, нет, Зверь, как он и есть — ее личный палач и дьявол во плоти. Отмечу ее клеймом, растопчу все ее чувства, как и она мои. Нет, руками трогать не стану. Словами опущу в самое пекло ада, в котором заживо горел со вчерашнего вечера сам.

Она вошла в мою квартиру счастливая и радостная, улыбалась мне, но мне ровным счетом было наплевать — перед глазами стояла та сцена с поцелуем и зажегшийся свет в ее комнатах. Я от злости и ненависти, что она провела ночь в его объятиях, едва в руках себя сдерживал. Улыбалась мне фальшивой улыбкой, как ни в чем не бывало, и ластилась, как голодная кошка.

— Как провела вчера день? — я взъерошил спутанные волосы и окинул ее таким же голодным взглядом.

Хотел удостовериться в ее фальши, в ее игре. Чтобы стало еще больнее, чтобы удостовериться, что не просто так ее сейчас выгоню и сломаю. Потому что после такого поступка я точно вышвырну ее из своей жизни и больше не позволю в ней находиться.

Катя сняла свою старую куртку. Я ведь покупал ей хорошие вещи, прислал несколько дней назад с курьером, а она даже не прикоснулась к покупкам. Слегка прихрамывая на одну ногу, словно она затекла от долго сидения, смущенно улыбнулась и подошла ко мне. И я подыграл ей — сделал вид, что не заметил, как забегали ее глаза, и как она покрылась румянцем.

— Как обычно, работала. Вернулась немного позже обычного, телефон сел, — ответила все тем же легким и беззаботным голосом и открытым взглядом смотрела прямо в сердце.

Я даже стушевался и на миг подумал, что привиделось мне все. Но глаза бегали, и шапку в руках мнет, нервничает — не показалось.

— Так соскучилась по тебе... — и руками своими змеиными потянулась ко мне и обняла.

Мне не по себе стало, и нервный ком к горлу подступил. Позволил ей себя обнять, насладиться еще раз, последний раз, ее обманчивым теплом. Смотрел на нее, как на исчадие зла. Она прикасалась ко мне, а чувство такое, что толкала в кипящий котел, и я горел в том заживо один в нескончаемых муках.

Тут же коснулась легко губами моего рта, будто не замечала моего напряженного состояния — отлично играла свою роль. Знала, как отвлечь и пользовалась этим моим помешательством. Я перехватил ее руку и прервал поцелуй, заглянул в ее лживые глаза и тут же придумал новый вид возмездия. Я не просто выгоню ее из своего дома, а напоследок наслажусь ее ложью и игрой — в последний раз. Пусть сыграет для меня еще один оргазм, а потом со спокойной совестью я обломаю ей все крылья и выбью все ее змеиные зубы, в которых она припасла для меня смертельный яд.

Я брал ее в этот раз грубо и жёстко, не задумываясь о том, что мог причинить боль, не задумываясь о ее наслаждении, я хотел унизить ее, растоптать за ложь и игру. За то, что пробралась так глубоко в моё сердце. За то, что больше никогда ее не увижу и сегодня же вышвырну из своей жизни, за все надежды, отчаяние и боль. Дрянь! Ненавижу! — и толкался в нее с какой-то дикостью, срывая стоны наигранного наслаждения.

Катя смотрела на меня затуманенным взглядом и просила не останавливаться, кричала и извивалась, как настоящая змея. Опутала меня, как удав, а в итоге сжала и задушила своим предательством.

— Лешенька… — стонала подо мной так правдоподобно, что мне от одного голоса ее и взгляда такого пронзительного и влюбленного кончить хотелось и придушить ее одновременно. — Так скучала… — и я, содрогаясь всем телом, излился в нее, на минуту представив, что никуда не уезжал, и не было этой лжи. И все как прежде — сейчас встанет счастливая и пойдет на кухню смотреть, что бы приготовить мне на ужин, щебетать весело будет, рассказывать какую-нибудь чепуху. Соберет волосы свои длинные в пучок на затылке, а я снова подойду сзади, прикоснусь к нежной коже, вдыхая любимый аромат, и распущу их…

Поднялся, собирая свою одежду с пола, натянул трусы и майку на тело. Подобрал ее вещи, и в груди что-то дрогнуло. В ужас пришел от мысли, что измену готов простить, ночь ее с Игошиным взять и вычеркнуть из памяти и дальше верить всем ее словам, как и прежде. Рядом быть хотел, как преданный пес и пятки ей лизать, лишь бы вот так же смотрела на меня и говорила, что не может без меня жить и жизни своей не представляет.

— Одевайся и уходи, — смотрел на нее сверху вниз.

Она блаженно раскинула руки в стороны, уставившись в потолок счастливым взглядом, вздрогнула, услышав мой резкий тон, и подняла голову. Глаза забегали по моему лицу, как и тогда, когда в дом вошла и попыталась сделать вид, что ничего не произошло. Думала, не узнаю про ту ночь, и что не одна ее провела, а вместе с Игошиным?

Я швырнул в нее одежду, смотря презрительным взглядом.

— Проигрались и хватит, — хотел растоптать и унизить, словно бульдозером снести в ней все живое подчистую, так же, как и она со мной поступила. — Надоела ты мне, — столько ненависти внутри было, а сейчас смотрел вот в это перекошенное и растерянное лицо, и самому больно становилось. Хотелось много чего сказать, так словами пришить к полу, чтобы она оторвать себя от него не смогла и подняться, чтобы стонала и корчилась в агонии боли и унижения. А не мог. Перегорел. Себя ненавидел, что поверил и полюбил. А она оказалась такая же, как и все. Дешевка.

— Ты же шутишь? — вместо улыбки — оскал, в глазах — непонимание и боль.