Книга Счастье среднего возраста - Татьяна Алюшина

А это твой!

Она сказала, что любит, и букет забрала с собой.

Уходя! Но…

— «Чем чахнуть от любви унылой, что здоровей может быть, чем подписать отставку милой или отставку получить!» — процитировал он почему-то шепотом знатока этих дел Дениса Давыдова.

«Нет, Романова, так, как ты хочешь, у нас не получится, и по-другому тоже не получится, в этом ты права. Значит, никак не получится. Никогда!»

Решил. Постановил. Дал себе зарок.

И с силой затушил дотлевшую до фильтра сигарету в кофейном блюдце.

Никогда!

Никогда наступило через три недели.

Точнее, через двадцать дней. Ровно столько понадобилось Ивану Федоровичу Гурову, чтобы довести всех своих подчиненных до стойкого предобморочного состояния мрачной требовательностью, суровыми приказами, нагрубить начальству и получить втыкон по полной программе. Сбегая от себя и своих мыслей, он рванул к Николаю, мечтая успокоиться, отдохнуть и перестать уже думать о Сашке.

Не помогло, там была Ирина с детьми, и все напоминало о ней. Он сбежал и оттуда.

Она была вирусом, проникшим ему в кровь и разрушающим мозг. Он перестал спать, просыпаясь среди ночи, плелся в кухню, запивая бесконечные мысли холодным чаем.

В одну из таких ночных посиделок наедине со своими размышлениями его вдруг озарило! Словно тюкнул кто-то тяжелым предметом по голове, и все прояснилось, став простым и понятным.

Почему он отпустил ее, отказался от Сашки?

Ведь все просто и понятно, как в детской считалке — она его вся! Со всеми трудностями, сложностями, железным характером, язвительностью, отповедями наотмашь; со всеми потерями, шипами, комплексами, балтийскими глазами и летящей челкой — вся, целиком, его!

Куда он без нее? Зачем без нее?

Чего он испугался? Потери своей удобной, уютной, одинокой холостяцкой бытовухи? Да к черту!

Конечно, когда тебе под сороковник и ты замечательно все выстроил в своей жизни — любимую работу, карьеру, свободу и никогда не был женат, ну так сложилось, а не от убежденности глупой. И понятия не имеешь, что это такое — вести совместную жизнь с постоянным присутствием рядом человека с его привычками, желаниями, настроениями, набором своих жизненных устоев, и необходимо как-то притираться со всем этим набором, уживаться, делиться жизненным пространством — конечно, страшно! Еще бы! Потому что думаешь: да с какой печали мне это надо? Подстраиваться под кого-то, считаться с желаниями, настроениями и потребностями другого человека? Да просто находить свои вещи не на привычных местах! И на самом деле, ни за каким чертом не надо! Потому что данные резоны имеют отношение — как это Сашка сказала? — к «теплым соплям любовного романчика в полутонах».

Когда через твою жизнь, одна сменяя другую, проходят чужие женщины, стоит чуть повыситься градусу, загореться, заинтересоваться больше обычного, и думаешь — а может… Может, действительно пора семьей обзавестись — эта вроде бы ничего. Прикидываешь, в чем придется уступить, насколько подвинуться, на какие компромиссы пойти, и убеждаешься каждый раз — ни на какие! Да на фига?! Ничего я не хочу принимать, ни в чем уступать! И с удовольствием возвращаешься в священное одиночество, победно выпячивающее на фоне сделанных тобой прикидок совместного бытия свои неоспоримые достоинства.

И все это правильно и замечательно, пока ты что-то рационально рассчитываешь, примеряешь, присматриваешься к женщинам, до той поры, пока не ворвется в твою жизнь свой, до одури, до неверия, что такое возможно, — свой человек! Вот так, перемешиваясь группами крови, мыслями, дыханием, прожитыми порознь жизнями! Ворвется, перевернет и перетрясет всю твою жизнь, и окажется, что рациональные расчеты — это такая чушь!

А он по привычке — нет, мне и так хорошо: свобода, независимость — романчик ей предложил! М-да уж!..

Первую ночь за последние девятнадцать суток он спал спокойно, без сновидений, не просыпаясь до самого утра.

Сашка измучилась совсем!

Она по сто миллионов раз в день запрещала себе думать о нем, вспоминать, балансируя на качелях своих мыслей от отчаяния к гневу.

От бесконечных мучительных «круговых» дум она кидалась в беспредельную занятость, изматывая себя контролем всех мелочей и подробностей, так что подчиненные стали от нее прятаться. Обругала ни за что ни про что Филимонова, когда он, загорелый, довольный, отдохнувший, сунулся рассказывать в восторженных тонах об отпуске, подтверждая фотографиями это счастье.

— Шла бы ты, Александра, в отпуск, что ты на людей кидаешься! — обиделся он.

— Извини, Фил, — покаялась Санька, понимая, что ужасно не права.

А дома, в редкие выходные, сбегая все от того же, хваталась за генеральную уборку — мыла, драила, переставляла мебель, разбирала залежи вечно оставляемых на потом вещей. Повыбрасывала под горячую руку старые любимые безделушки, вещи, которые обычно берут в руки, вздыхают над ними, улыбаются, вспоминая что-то с ними связанное, и убирают.

Но как бы она ни загружала себя — ни черта не помогало! На работе еще куда ни шло, там о другом думать приходилось, а вот домашние хлопоты не только не отвлекали, наоборот — под механичность дел мысли гуляли себе в голове спокойненько, не обращая внимания на все ее окрики.

Сегодня было воскресенье, и Саша, отдраив за прошлые выходные всю квартиру, приступила к самому сложному и нелюбимому — вычищению кухни.

Стоило только приступить — и все тягостные думы оказались тут как тут.

Ну почему, почему он так испугался?

И ответила тут же — да ничего он не испугался! Гуров вообще ни черта не боится! Все просто — все, что мог, он тебе предложил, ничего сверху дать не может! Ну, не любит он тебя, что ж тут поделаешь!

Не любишь — и хрен с тобой!

И все правильно!

И не нужны ей никакие романы с ним! Ему что, он бы снисходительно звонил, когда ему удобно и секса захотелось, и держал бы ее на расстоянии, и принимал бы с той же снисходительностью ее любовь! А она бы всю себя внутри переломала! И что потом?! Когда он решил бы, что хватит и ему перестало быть интересно?

Что потом?!

В Анну Каренину играть?! Только вместо поезда ее по рельсам вся оставшаяся жизнь без него раскатала бы! И не собрать себя!

Нет! Хватит с нее «не мамы» и папы тоже, с их предательством искренней детской любви.

«Ничего, ничего, — уговаривала себя Саша, — надо время. Надо подождать немного, и станет не так больно! По Соломону — все пройдет, и это тоже! Надо только время! Терпи, Сашенька!»

Терпи не терпи, а деваться все равно некуда! Только время у нее и осталось.

«Уеду! — решила вдруг. — Пусть Фил работает, а то я всех уже достала своими настроениями! Фил справится! Точно уеду! В Испанию — давно хотела, вот и поеду! А потом в Рим, хоть там и жара сейчас несусветная, ничего, мне в самый раз!»