Книга Аскольдова могила - Михаил Загоскин

— Но разве ты один из варягов покинул навсегда свою родную землю? Разве нет при лице моем многих из твоих единоземцев, которые называют отчизною своею великий Киев?

— Я говорю о себе, государь!

— Но чего же ты хочешь… Фенкал? — продолжал Владимир ласковее. — Я люблю тебя, желаю видеть счастливым и довольным. Быть может, до сих пор я мало наградил тебя за твою службу. Ближний мой баян Фенкал, я жалую тебе мое заднепровское село Тугорканово, со всеми поместьями, угодьями и землями.

— Слышишь ли, Фенкал? — вскричал Светорад. — Село Тугорканово, со всеми поместьями и угодьями… Кланяйся!

— Село Тугорканово! — повторил Вышата. — С рыбными ловлями, сенными покосами!.. Кланяйся!

— С тремя пчельниками! — продолжал Светорад.

— С торговой пристанью! — промолвил Вышата.

— Да кланяйся же и благодарствуй! — повторили они оба, дергая его за полы.

Фенкал молчал; он стоял по-прежнему бестрепетно перед лицом своего повелителя, смотрел почтительно на грозное его чело, но не преклонил главы своей.

— Фенкал, — вскричал Владимир, едва скрывая свой гнев, — ты безмолвствуешь, ты не благодаришь своего господина?!

— Государь, — сказал певец, — велики твои милости, дары твои достойны знаменитого повелителя всей земли Русской; но если б отдал ты мне половину твоего царства, то и тогда я не был бы счастлив.

— Чего же ты хочешь, безумный?

— О, государь! Отдай мне убогую мою хижину на берегу родного моря, отдай мне небеса моей отчизны, и Фенкал во всех песнях своих будет прославлять имя Владимира!

— Ну, пропала его головушка! — прошептал Вышата, взглянув на великого князя.

Все гости, опустив глаза книзу, не смели пошевелиться. Бледное лицо, посиневшие уста, дикий пламень, который сверкал в глазах, устремленных на Фенкала, — все предвещало одну из тех душевных бурь Владимира, коих не могли укрощать ни прелесть красоты, ни связи родства — ничто на свете.

— Итак, ты отказываешься от моего дара? — проговорил он глухим голосом, ища правой рукой рукоятку меча своего.

— Да, государь! — отвечал с твердостью Фенкал. — Этот дар будет новой цепью, которая еще крепче прикует меня к порогу твоих княжеских чертогов, — я не принимаю его!

— Презренный раб! — завопил неистовым голосом Владимир. — Ты отвергаешь милость твоего государя, ты смеешь ругаться Владимиром… и жив еще!..

Он вскочил с своего места. Невольный трепет пробежал по членам всех пирующих: все лица побледнели, и даже в бесстрашной груди Рохдая сердце замерло от ужаса; один Фенкал не изменился в лице: сложив спокойно руки, он продолжал смотреть с почтением, но без боязни на своего разгневанного господина.

Острый меч сверкал уже в руке Владимира; он сделал шаг вперед, и вдруг, как будто бы повинуясь какой-то чуждой воле, остановился; его грозные очи сверкали еще диким, неукротимым огнем, но на лице изобразились смущение и нерешимость. Мало-помалу рука его опустилась; он вложил медленно свой меч в ножны и, садясь опять на прежнее место, сказал мрачным, но тихим голосом:

— Живи — я прощаю тебя!

Несколько минут продолжалось общее молчание.

— Ну, любезный, — шепнул наконец боярин Ставр витязю Рохдаю, — видал я нравных людей, слыхал дерзкие речи этих заморских буянов, а уж этакого безумного нахала и гордеца, как этот Фенкал, сродясь не видывал.

— Так, боярин, так! — отвечал Рохдай, посматривая с почтением на скальда. — А нечего сказать, этот Фенкал молодец. Уж коли он не сробел нашего государя, так кого же он испугается?

— И великий князь его помиловал! Ну, счастлив этот поморянин!

— Что, брат Вышата, — сказал вполголоса Светорад, — каков молодец? Ах он пострел, пострел! И голова еще у него на плечах?

— Вижу, да не верю, любезный, — пробормотал, заикаясь, Вышата, — разве даст пощупать! Экий разбойник, подумаешь! Его ли государь не жаловал; он ли не был в почете? То-то и есть: как волка ни корми, а он все в лес глядит! Добро, добро — узнает, каково быть под княжескою опалою! Грубиян!.. Да я теперь с ним и знаться-то не хочу!

— Ну, что призадумались, мои гости милые? — сказал Владимир, стараясь улыбаться. — Неужли-то упрямство и дерзость одного из рабов моих помешают нам веселиться? Послушай, слуга мой верный, баян, сын баянов, честь и слава Великого Киева, Соловей Будимирович, пусти своих десять соколов на стадо лебединое, пусть хитрые персты твои пробегут и заскачут по живым струнам; пусть отгрянет в них и загрохочет слава земли Русской… Иль нет, спой нам лучше песню об удалом сыне Гостомыслове, Вадиме Новгородском.

Соловей Будимирович встал, поклонился Владимиру и сказал:

— Государь великий князь, ты приказывал спеть себе веселую песню, а то, что поется о Вадиме Новогородском…

— Все равно! — прервал Владмир. — Пой, Соловей Будимирович!

Поклонился певец еще раз своему государю, кинул гордый взгляд на Фенкала и запел:

Светло, красно ясно солнышко; весел, радостен удалой Вадим, удалой Вадим — Гостомыслов сын. Он сбирается с варягами в чистом поле переведаться; он прощается с родною матерью, с молодой своей женой и с сестрой любимою. «Ты зачем идешь на гибель верную?» — вопит так родная мать. «Береги себя, мой милый брат!» — говорит сестра любимая. «Подари меня варяжским золотом», — шепчет на ухо молодая жена.

* * *

Как не буря заносила стаю соколов через степи широкие, и не ветры свищут и гудят по дремучим лесам; то идет Гостомыслов сын, удалой Вадим, со своей дружиною; он незваный и непрошеный на веселый пир спешит, на разгулье молодецкое, на игрушку богатырскую. Он на вече похвалился разгромить Поморье все, и с богатою добычею воротиться на Ильмень.

* * *

Уж не море хлынуло с полуночи, и не сумерки находят в белый день: застилают красно солнышко тучи вражьих стрел. Все Поморье взволновалося, встрепенулись добры молодцы и навстречу понеслись к гостям незваным. Тут-то копьям поломаться, тут-то саблям погреметь! Вот сошлись, щитами грянули, и мечи запрыгали по железным броням, и кровь алая заструилась по полю.

* * *

Они пьют чашу смертную, они бьются целый день; как снопы стелят головы, молотят цепами булатными, на кровавом токе жизнь кладут, и веют души буйные от тел молодецких.

* * *

И вот уж солнышко заходит, пуще прежнего кипит кровавый бой. Худо, худо вам, о люди русские, к вам никто на подмогу и на выручку не спешит с родимой стороны! Вы телами вашими поле бранное усеяли, и враны черные приодели вас крылом. Плачьте, плачьте, красны девицы: не видать вам женихов своих! Веселись, государь Великий Новгород: твои дети храбрые все костьми легли и не осрамилися.

* * *