Книга Роза ветров - Андрей Геласимов

Однако все его старания пропали втуне. Едва великий князь в сопровождении старших офицеров Преображенского полка вошел в собор, под сводами храма сама собой образовалась человеческая волна. Вздохнув, она качнулась к алтарной части, затем обратно, расплескалась по приделам и закрутила несколько людских водоворотов, один из которых подхватил щуплых кадет и, словно легкие щепочки, вынес их прямо к воспитанницам Смольного. Коля беспомощно смотрел в лицо Кате, ожидая нового презрительного жеста, но она, напротив, внезапно обрадовалась. Радость ее была так заметна, что Коля совсем потерялся. Отчего-то вспомнив совместную репетицию смолянок и кадет, он вдруг шаркнул ножкой, а потом церемонно опустил голову, то ли приветствуя Катю, то ли совсем не к месту приглашая на танец.

Нелепое Колино поведение ничуть не обескуражило девушку Она была искренне благодарна случаю за то, что у нее теперь появилась возможность хоть как-то объяснить ему свои действия у дома генерала Муравьева и, если получится, просить у него прощения. Тот странный и необъяснимый для нее самой поступок вот уже три недели не давал ей покоя, и сейчас, да еще в такой праздничный момент, она могла наконец освободить себя от неудобного чувства вины. Оставалось лишь дождаться конца службы. Покамест же она, ничего не сказав, постаралась всем своим видом показать смешному в своей торжественной растерянности Коле, что рада видеть его и хочет с ним говорить.

Скоро великий князь и окружавшие его офицеры заняли свои места. В соборе все стихло, и служба пошла своим чередом. Одушевленная Катя время от времени косилась на застывшего рядом с нею кадета Бошняка, тот старался, наоборот, не смотреть на нее, и оба они, увлеченные своим собственным содержанием, совершенно не замечали происходящего. Катя стала прислушиваться к словам настоятеля собора отца Василия только после чтения Святого Писания. Протоиерей перешел к проповеди, толкуя прочитанное место о чуде Преображения.

Он говорил о сокрытости подлинного величия и о том, что узреть его дано немногим.

— В обыденности пребывает великое до определенного времени. Мимо спешит человек, отягощенный повседневной заботой. Не замечает злата сверкающего и не улавливает мира благоухающего. Ибо видит на месте их лишь ветхое рубище и дорожную пыль. Но преобразился Христос на горе высокой, и узрели апостолы Его в истинном свете, который был свет невечерний, свет Божественной жизни.

— Подумаем о Преображении! — Отец Василий с его пылающей рыжей бородой простер вперед руки, словно хотел обнять всех стоявших перед ним в храме. — Подумаем о мире преображенном! О тех минутах счастия, что доводилось переживать каждому из нас, когда все внутри и вокруг было озарено действительно Божественным светом. И с этим светом пойдем дальше, во все обстоятельства жизни, и принесем туда свет Христов.

Слушая красивый густой голос протоиерея, Катя задумалась о своем собственном счастье. Сколько их было — моментов озарения Божественным светом — в ее небольшой пока еще жизни? Сколько из них она заметила? Каким придала значение? И мимо чего прошла, не разглядев самого важного, увидев лишь ветхое рубище и дорожную пыль?

Мысли о счастье сами собой почему-то вызвали у нее грустные воспоминания, и она не смогла удержаться от слез, припомнив умерших обоих своих родителей. Матушка ее сошла в могилу совсем недавно, поэтому печаль временами была еще очень горька.

Катя задумалась: отчего Господь, при всей своей благости, попускает страдание и смерть? Ведь матушке ее так хорошо бы сейчас жилось на белом свете рядом с остальными живыми людьми, но вот она заболела и умерла, и лежит теперь одна-одинешенька, маленькая, хрупкая, в темном своем гробу.

От радостного пения клироса, представлявшего как бы хор ангелов, Кате странным образом становилось еще грустней, и чтобы совсем не расплакаться, она принялась рассматривать образа. Прямо против того места, где стояли воспитанницы Смольного, располагалась икона «Сошествие во ад». Иисус на ней спускался куда-то в земные глубины, словно нисходя в бездну человеческого горя и отчаяния — туда, где нет уже никакой надежды. Оставленные Богом и людьми несчастные грешники пребывали там, пока Он не явился за ними.

«Но ведь и Он тоже умер, — подумала Катя. — Как все эти мертвецы, как мама, и как потом умру я… Выходит, Он тоже был оставлен…»

Эта простая мысль об оставленности Христа неожиданно пронзила ее такою же острой жалостью к Нему, какую она испытывала по отношению к своей матушке, к отцу, к нелепому Коле, ко всем стоявшим сейчас вокруг нее людям и, возможно, к себе.

«Он такой же, как мы, — думала Катя, и слезы, которых она уже не прятала, свободно сбегали по ее щекам. — Бедный… Бедный Иисус…»

— Бог не есть Бог мертвых, но живых. Ибо у Него все живы, — прозвучал в этот момент голос отца Василия, и то, насколько он отвечал мыслям растроганной Кати, поразило ее едва ли не больше, чем осознание смертности всего живого за минуту до этого.

Вера в то, что у Бога все живы, как невидимый щит опустилась на нее, возведя вокруг нерушимую стену, и страх, пожиравший изнутри ее маленькое сердце, не просто отступил — он исчез в мгновение ока, не оставив по себе и следа.

— Бог не создал нас — людей и все прочие твари — для того, чтобы мы были предметами в Его Царстве, — продолжал гудеть голос отца Василия. — Он создал нас для того, чтобы и мы сияли от прикосновения вечной Божественной жизни. И в день Преображения Господня мы видим, каким светом призван воссиять этот наш материальный мир, какой славой он призван сиять в Царстве Божием, в вечности Господней. Так идите — и воссияйте. Аминь.

В это время на площади перед собором все уже было готово к праздничной торговле. Возы с яблоками, которым наконец разрешили выехать с Артиллерийского плаца, встали против пушечной ограды. Побитый до этого своими товарищами зачинщик теперь страшно важничал и, несмотря на свежие синяки и ссадины, глядел молодцом. Он покрикивал на недавних обидчиков, изо всех сил стараясь показать свою заслугу, а те послушно все исполняли, хотя более половины его кичливых распоряжений были никчемны и отпускались лишь для того, чтобы показать власть. Однако чаемая прибыль мирила этих уставших, голодных и напуганных крестьян друг с другом и с неприютным каменным городом вокруг них. Делая свое дело, они косились на перевернутые пушки в ограде собора, на диковинную турецкую вязь, украшавшую их стволы, и на колонны портика, откуда вот-вот должны были показаться столичные благодетели.

— А вы заметили, как тонко использовал в своей проповеди отец Василий политический намек? — заговорил с Невельским литератор Тютчев, догоняя его и великого князя на выходе из собора.

Обратившись к моряку без особенных церемоний, Федор Иванович, очевидно, имел в виду недавнее их знакомство у великой княгини Елены Павловны, дававшее ему, как он полагал, право вести себя запросто.

— Нет, не заметил, — пожал плечами слегка обескураженный Невельской.

Ему, в отличие от поэта, ничуть не казалось, что они близки. Впрочем, уже в следующее мгновение он догадался об истинных намерениях Тютчева. Тот, скорее всего, хотел быть представлен великому князю.