Книга Тогда ты молчал - Криста фон Бернут

Давид резко остановился: новая мысль поразила его. Может быть, это выход из дьявольского замкнутого круга его отчаяния? Предположим, Фабиан узнал откуда-то про задание Давида, будучи как-то связан с преступлениями. Разве такое положение вещей не является идеальным для него? Разве КГК Зайлер или любой другой коллега из КРУ 1 поверят человеку, у которого так явно «поехала крыша», как у Давида? Разве таким образом он не подыграл Фабиану?

«Я снова должен взять себя в руки», — подумал Давид. Он медленно двинулся дальше, в этот раз — по направлению к улице, где несколько часов тому назад оставил свою машину и пошел бродить, не разбирая дороги. У него вызрело решение, и его учащенное дыхание немного успокоилось. Он подумал, что сумеет исправить ошибку. Завтра он перевернет весь дом Фабиана, но так, что ни Фабиан, ни кто-либо другой этого не заметит. Он добудет необходимый трофей, и положит его к ногам КГК Зайлер, и таким образом заставит всех забыть о том, что с ним случилось, Давид вдруг понял, что существуют истины настолько неоспоримые, что имеют силу порождать иные истины. То, что час назад казалось таким важным, позже оказывается несущественным. На мокром лице Давида появилась улыбка, и он пошел дальше, на поиски своей машины. Вид у него был слегка безумный, и просто здорово, что он никого не встретил. Наконец, почти выбившись из сил, он уселся за руль и поехал домой.

29

Четверг, 24.07, 3 часа 57 минут

Мона проснулась в ужасе. Какое-то мгновение она не могла понять, что она делает в этой маленькой затхлой комнате. Ей приснился сон: огромная колонна укрытых брезентом повозок, пробивающихся через грязь и снег, замерзшие грудные дети, лежащие на краю дороги, потому что их невозможно было похоронить в промерзшей земле.

Что же случилось тогда и почему сестра Плессена не хотела об этом рассказывать?

В чем можно было подозревать Плессена, умолчавшего об усыновлении? Родного сына не убивают. А приемного?

Мона встала с постели и подошла к окну. Дождь прекратился. Она открыла окно, и свежий прохладный воздух ворвался в комнату. Было четыре часа утра, и на улице еще не раздавался шум машин. Мона пару минут наслаждалась тишиной, затем закрыла окно и снова легла в постель.

30

Четверг, 24.07, 10 часов 43 минуты

Бывшую жену врача, которого Бергхаммер считал преступником, звали Клаудиа Джианфранко. Она была женщиной довольно высокого роста, не меньше метра восьмидесяти, широкоплечей, как профессиональная спортсменка. У нее было загорелое, несколько угловатое для женщины лицо и прямой взгляд. Мона вынуждена была признать, что Клаудиа — не из тех, кто придумывает дикие, фантастические истории, чтобы показать свою значимость. Наверное, Бергхаммер действительно прав, поэтому Мона могла больше не думать о версии «Хельга Кайзер» и обо всех своих измышлениях в связи с этим.

Был четверг, 24 июля, первая половина дня, на часах — без четверти одиннадцать. Мона устроилась рядом с Бергхаммером и Фишером за столом Бергхаммера, а женщина сидела перед ними. Она не выглядела нервной или испуганной, зато оказалась очень любопытной. Даже тот факт, что ее допрашивали уже во второй раз, казалось, не волновал ее. Мона представилась начальником отдела КРУ 1 и попросила ее рассказать свою историю еще раз, поскольку накануне не могла присутствовать на допросе.

— Нет проблем, — спокойно ответила Клаудиа Джианфранко.

Она говорила на правильном литературном немецком языке с легким швейцарским акцентом.

— Можно курить?

— Конечно, — сказала Мона и пододвинула ей пепельницу.

Клаудиа Джианфранко вынула из своей сумочки серебряный футляр, открыла его и протянула Моне. Та, пораженная непривычной для этих мест вежливостью, взяла из футляра сигарету и прикурила от поднесенной Клаудией зажигалки.

— Ваш муж, я имею в виду — ваш бывший муж… — начала Мона.

— Мы развелись год назад, — перебила ее женщина.

— И как шли дела у вашего мужа потом?

— Плохо. Он не хотел развода. Мне тоже было его очень жалко, но такова жизнь, не так ли?

Клаудиа Джианфранко посмотрела на Мону таким взглядом, словно в комнате не было двух мужчин. Мона непроизвольно улыбнулась.

— Насколько плохо? — продолжала задавать вопросы Мона.

— Ну… Так плохо, что ему пришлось лечиться.

— Вы имеете в виду, что ему пришлось пройти курс психотерапии?

— Да, правильно. Он считал, что это было необходимо.

— А вы так не считали?

— Я, честно говоря, не воспринимаю такие вещи всерьез. Взрослый человек должен уметь сам решать свои проблемы. Я считаю, что именно это и делает его взрослым.

— Ну это как посмотреть, — сказала Мона, удивленная таким решительным заявлением Клаудии.

— Это так и есть, — заявила женщина таким тоном, будто ей уже часто приходилось вести подобную дискуссию и она считала эту тему несколько скучноватой.

— Фабиан Плессен был первым психотерапевтом у вашего мужа?

— Нет, третьим. Первых двух он посещал у себя дома, в Цюрихе. Мне кажется, ему это нравилось.

— Что ему нравилось?

— Ну, ковыряться в своей душе. Постоянно заниматься собой и своими мелкими болячками, — улыбаясь, ответила женщина, и в этот раз ее презрение было уже явным.

Наступила короткая пауза.

— О’кей, — наконец произнесла Мона. — Мне сказали, что вы вчера обратились в комиссию по расследованию убийств.

— Да, правильно. Я говорила с одним господином…

— Фишером, — недовольно подсказал Фишер, явно оскорбленный тем, что она не запомнила его фамилию.

— Правильно, — сказала женщина, игнорируя недружелюбный тон Фишера. — Так вот, я говорила с господином Фишером и сказала ему, что я нашла своего мужа мертвым в этом пансионате.

— Вы нашли своего мужа мертвым и сразу же…

— Конечно же, нет, — перебила ее женщина, в этот раз в ее голосе звучало явное нетерпение. — Вы же сами знаете, как это бывает. Я имею в виду, что, конечно, это было ужасно. Сначала мне пришлось поставить в известность хозяина пансионата, затем он позвонил в полицию, а потом приехали эти люди из…

— Из отдела по расследованию причин смерти, — помогла ей Мона.

— Да, и мне пришлось выйти из комнаты и пойти в пустое соседнее помещение, просидеть там несколько часов на кровати, пока наконец не пришел один из этих людей и не ткнул мне под нос эти статьи, спрашивая, знаю ли я, зачем мой муж вырезал эти статьи. А потом я сказала ему, что он уже давно не мой муж, и…

Клаудиа Джианфранко замолчала. Ее глаза были сухими, но рука, державшая почти до конца выкуренную сигарету, дрожала.

— Не торопитесь, — мягко сказала Мона.