Книга Беллинсгаузен - Евгений Федоровский

Лисянский освободил место в другом кресле, сел наконец и продолжал:

— После такого замечательного плавания я вправе был рассчитывать на пост более высокий для флота. Высказал я недовольство вслух уж не помню в чьём присутствии. Донесли по начальству. Тогда назначили командиром яхт его императорского величества. Должность почётная, прям-таки придворная, но о том ли я мечтал?!

В дверях без стука появилась Соломея Никитична, доложила с усмешкой подчёркнутой:

— Кушать в столовой подано.

Перешли в залу. Посреди неё громоздился стол дубовый, а на белой скатерти стояли два графина с вином и водкой, закуски — сыр, мочёные яблоки, капуста, студень и что-то ещё в старинных ендовах и плошках. Лисянский сразу к графину с белой потянулся, налил рюмку, опрокинул в себя, кивнул Фаддею, мол, сам распоряжайся, и без передышки продолжал, торопясь высказаться:

— Весной прошлого года тщательно выправленную и снова переписанную рукопись передал в департамент. Её опять вернули...

Юрий Фёдорович убежал в кабинет, вернулся с новой бумагой:

— Рука того же Никольского. Читай!

«Журнал остался почти таким же, каким был прежде, и по множеству погрешностей против российского языка и слога никак не может быть издан в том виде в честь морского департамента», — прочёл Беллинсгаузен.

— Я не мог сдержаться! Увидел ту же крысу канцелярскую, высказал своё возмущение. Стало быть, всё дело в слоге! Да я и не претендовал на Державина! В своём слове к читателю предупреждал: «Наконец, остаётся мне, изъявив чистосердечное признание в недостатках и неисправности моего слога, попросить у читателя великодушного в этом извинения, в котором он тем паче отказать не может, что я по роду моей службы никогда не помышлял быть автором. При сочинении моих путешествий я старался украсить все предметы не витийством или плавностью слога, но истиной».

«Смотри-ка, наизусть глаголет, — с удивлением подумал Фаддей. — Видать в печёнках засело крепко».

Юрий Фёдорович выпил ещё рюмку и, несколько успокоившись, приступил к закускам.

— На другой день я отправил в департамент официальное письмо, заявив, что не намерен более изменять ничего в своей рукописи и на этом дело прекращаю. Теперь вот подал в отставку, на время здесь поселился, чтоб заняться хлопотами издания труда на собственные средства.

— А много ли надо, Юрий Фёдорович?

— Никак не меньше пятнадцати тысяч.

— Это ж целое состояние! Есть ли у вас столько?

— По копейке буду скрести, дело-то того стоит. Будущим морякам-плавателям должно пригодиться.

Фаддей намеревался ехать в скором времени в Лахетагузе к Айре и Рангоплям, отпуск после шведской кампании ему полагался шестимесячный, денег он подкопил — три тысячи с половиной. Но с каким бы предубеждением он ни относился к Лисянскому из-за его распрей с Крузенштерном, решил помочь товарищу. Однако первое благое побуждение он подавил здравой мыслью: сперва надобно прочитать рукопись, а то, может, и в самом деле наплёл что было и чего не было.

— Мне бы почитать охота, — промолвил он вслух. — Дня через два верну.

— Почитать?! — с горячностью воскликнул Лисянский. — Да почту за честь, хоть ты тогда мичманом ходил и на другом шлюпе.

— Спасибо. Я у Дюса[25] остановился. Если охота будет, к вечеру забегайте. А сейчас, извините, мне по казённой надобности требуется отлучиться.

С рукописью под мышкою он и распрощался с Юрием Фёдоровичем, отвёз бумаги в номер, а потом отправился в Адмиралтейство выполнять поручение главного командира Кронштадта о ремонте частного дома «для генералитету» с присоединением сада, купленного в 1808 году у Алексея Самуиловича Грейга.

Вернувшись в гостиницу, он раскрыл многостраничное творение. «Путешествие вокруг света в 1803, 1804, 1805 и 1806 годах по велению Его Императорского Величества Александра I, под начальством флота капитан-лейтенанта, ныне капитана I ранга, кавалера орденов Святого Георгия и Святого Владимира, на корабле «Нева» Юрия Лисянского», — значилось на титульном листе. Фаддей начал читать ещё при свете дня, не заметил, как пришёл вечер, опустилась ночь. Плавились свеча за свечой, за дверью шаркал ночной слуга, не в силах понять бессонницы жильца, потом робко забрезжил рассвет. А Фаддей как бы унёсся в ту несусветную даль, в которой побывал когда-то; ощутил ленивое дыхание океанских волн, увидел в аспидном небе колючие южные звёзды, а за кормой — полыхающий пожар светящихся тропических медуз и рачков. Он следил за одиссеей матросов Лисянского в Русской Америке, за деятельным правителем Российско-Американской компании Барановым, коварством индейцев-колошей, гибелью людей при штурме Ситки...

Не заметил он, как огонь свечи совсем померк и в окно заглянуло солнце... «Августа 5-го с полуночи ветер начал дуть от запада столь крепкий, что корабль «Нева» почти без парусов шёл до одиннадцати миль в час, а поутру остановился на якорь в Кронштадте. Таким образом, почти после трёхлетнего отсутствия возвратились мы в своё Отечество к неописуемой радости и удивлению наших соотчичей. Конец второй и последней части». Фаддей перевернул страницу и захлопнул обложку. Он не чувствовал ни усталости, ни досады, что мало Лисянский писал о «Надежде» и своём командире Крузенштерне. Он не принижал начальника, не умалял заслуг, а выходило так, что «Надежда» шла своим путём, а «Нева» Лисянского творила чудеса на пути своём. Но общее впечатление осталось самым благоприятным.

«Мне никогда не написать подобного», — с завистью подумал Фаддей, задувая свечу и выпрямляя занемевшую спину.

Так и не раздеваясь, только сбросив сапоги, он упал на постель, но сон не шёл. Труд Лисянского сильно разволновал его. Он никак не мог понять, почему адмиралтейский департамент отказывался печатать его. Фаддей читал первый том записок Ивана Фёдоровича Крузенштерна, недавно вышедший из печати и купленный в лавке Гостиного Двора. Признаться, язык его был суше, официальней, скорее похожий на отчёт для Адмиралтейства. Тем не менее книжка разошлась быстро. Ведь в ней шла речь о первом путешествии россиян в загадочные и отдалённые страны. Редактор «Вестника Европы» в литературном обзоре писал, что «сочинение сие можно назвать прекраснейшим памятником, который народом российским воздвигнут мореходству и наукам». В таких же превосходных степенях отозвался о книге Крузенштерна в письме и Карамзин, закончив словами: «Радуюсь, что вы принадлежите России!»[26]

Разумеется, Беллинсгаузен не знал, в чём таились причины недоброжелательного отношения Адмиралтейства к Лисянскому.

Они крылись в самом морском министре. Чичагов вообще с неприязнью отзывался об открытиях в северной части Тихого океана, не постеснявшись ради красного словца извратить истину. «Что до открытий, то господин Лисянский сделал одно: это скала, на которой он потерпел крушение и едва не погиб со всем экипажем, иных совершено не было». А о рукописи министр писал, мол, описание это сделано языком старой бабы, в котором невозможно разобраться на основании принципов, существующих в русском языке.