Книга Жилище в пустыне (сборник) - Томас Майн Рид

Когда яма оказалась достаточных размеров, Гуапо набрал тонких ветвей, положил их поперек рва и прикрыл листьями и травой так искусно, что даже лисица, при всей своей осторожности, не заподозрила бы западни.

Теперь оставалось только разбудить тапира. Гуапо знал, что он где-то недалеко, шагах в шестистах или восьмистах от места, где они находились. Посоветовав Леону хранить полное молчание, он осторожно направился к логову животного, пробираясь большей частью ползком и раздвигая ветви, чтобы не произвести ни малейшего шума. Леон последовал его примеру. Пройдя таким образом около четырехсот метров, они очутились перед небольшим холмиком, осыпанным опавшими листьями; взобравшись на это возвышение, Гуапо остановился, сделал несколько шагов, снова остановился и, знаком подозвав Леона, указал ему пальцем на густую чащу низкорослых кустов, в листве которых можно было разглядеть темно-бурую, совершенно неподвижную массу: это был спавший тапир.

Гуапо направился к нему с одной стороны, а Леон – с противоположной. В некотором расстоянии от животного они ускорили шаг и уже без всяких предосторожностей пошли прямо на тапира.

Когда они оказались в нескольких шагах от логова, послышался треск ломаемых сучьев, и оба увидали тапира, бежавшего галопом, с низко опущенной головой, как бегут иногда ослы.

Тапир мчался своей обычной дорогой, рассчитывая, что спасется от врагов, если прыгнет в реку. Гуапо и Леон преследовали его по пятам, но вскоре отстали и потеряли его из виду. Однако, подойдя к западне, индеец увидел тапира, барахтавшегося на дне ямы.

– Ну, теперь ты не уйдешь! – крикнул он и с мачете в руке прыгнул в ров.

– Ну, теперь ты не уйдешь!

Гуапо нисколько не боялся тапира, так как знал хорошо, что тот не кусается. Но он плохо рассчитал прыжок: у него поскользнулась нога, и он упал на зверя. Прежде чем индеец успел опомниться, тапир вскочил на него, как на ступеньку, и выбрался из ямы, оставив в ней Гуапо одного.

Леон бросился вперед, решив загородить дорогу в том месте, где она выходила к реке; по тапир мчался во весь опор, не обращая внимания ни на какие преграды, и сбил с ног Леона, так что тот откатился на несколько шагов в сторону. Прежде чем оба охотника оправились, раздался плеск воды, означавший, что тапир уже был вне опасности.

Леон испытывал сильнейшее разочарование, а Гуапо повесил нос; рассчитывая на свою опытность, индеец обещал Леону, что они поймают зверя, и теперь самолюбие старика было сильно задето. Но эта неудача только подогрела в нем желание завладеть тапиром, и, проходя близ реки, он угрожающе воскликнул:

– Ныряй, толстокожая дрянь! Ныряй, сколько хочешь, все равно ты попадешься мне в руки.

Глава XIX. Отравленные стрелы

Уязвленное самолюбие Гуапо побудило его позаботиться о новом оружии, которое в следующий раз обеспечило бы ему успех. Он уже давно собирался сделать себе «граватану» или сарбакан, называемый также «покуна», то есть духовое ружье, и даже раздобыл все необходимые для этого материалы, что, кстати сказать, далось ему нелегко. Прежде всего он нарезал ветвей пасюбы, но не той разновидности, о которой мы говорили выше, и из которой он с доном Пабло натесали досок для дома, а другой – небольшой пальмы, имеющей в высоту не больше семи метров и ствол которой не больше кулака.

Корни этого дерева, как и вообще у всех пальм этой породы, сходятся конусом над землей, но только на высоте нескольких дюймов.

Ветви, выбранные Гуапо, были различных размеров: одна была довольно толста, другая значительно тоньше, величиною с обыкновенную трость. Обе внутри были полы, так как Гуапо вынул из них сердцевину. Отмерив приблизительно три метра длины, индеец обрезал обе трубки и вставил тонкую в толстую таким образом, что между ними не оставалось свободного пространства. Благодаря этому двойная трубка получилась совершенно прямой, что имеет весьма существенное значение для сарбакана, не говоря уже о том, что это увеличивало прочность оружия.

Отполировав свою трубку корнем древовидного папоротника и придав ей зеркальную поверхность, индеец прикрепил к узкому концу ее деревянный мундштук, а к другому – зуб ламы вместо прицельной мушки. Затем в виде украшения индеец обмотал ствол с одного конца до другого блестящей корою лианы, и сарбакан, это драгоценное оружие туземцев, был готов.

Оставалось только сделать колчан и стрелы и достать яд, которым следовало напитать их, так как смертельна не сама рана, причиняемая сарбаканом, а отрава, проникающая в кровь вместе со стрелой. Стрелы могут быть изготовлены из тростника или дерева различных пород, но лучшим материалом для них служат иглы патавы, о которых мы говорили выше.

Эти иглы, имеющие часто до одного метра длины и поперечник с толстую железную проволоку, немного сплюснуты на конце и совершенно черного цвета. Гуапо перерезал их приблизительно пополам, тонко заострил и сделал на них насечки в семи-восьми сантиметрах от острия с таким расчетом, чтобы раненое животное, стараясь освободиться от стрелы, могло только сломать ее, не избавившись от отравленного острия. Противоположный конец он обмотал шелковистыми нитями хлопчатника, закрепив их волокном алоэ.

Теперь недоставало только яда, чтобы все было вполне готово. Гуапо знал в совершенстве все способы приготовления яда, что было довольно редко среди индейцев, где только «пиачам», то есть жрецам, занимающимся в то же время знахарством, одним известен этот секрет. Есть племена, где никто не знает этого, и, чтобы добыть яд для своих стрел, они предпринимают далекие путешествия и очень дорого платят за него.

Этот знаменитый яд известен под различными названиями, среди которых наиболее употребительны «кураре»98, «тикуна» и «вурали». Это одно из самых ядовитых веществ, которые когда-либо существовали. Проникая в кровь в результате простого укола, оно вызывает те же страшные последствия, как и явский «упас», но глотать его можно без всякого вреда. В то время как нет никакого противоядия, могущего спасти от ранения такою отравленною стрелою, индейцы принимают этот яд внутрь как одно из лучших желудочных средств.

Однажды Гуапо вернулся из лесу с охапкой небольших веток, с которых он оборвал мелкие, продолговатые, заостренные на конце листья бледно-зеленого цвета. Это была лиана кураре, иногда называемая «мавакуре». Очистив ветви от коры, он положил их на камень и стал растирать, пока не получил желтоватое тесто; тесто это он поместил в воронку, сделанную из листа банана и прикрытую листом буссу. Поставив воронку над сосудом, он налил в нее холодной воды, так что желтоватая жидкость стала стекать в сосуд. Когда вся вода прошла сквозь тесто, находившееся в воронке, Гуапо поставил сосуд на огонь и прибавил к ней немного жидкой камеди, извлеченной из больших листьев «киракагуэро», после чего кураре потерял свой желтоватый цвет и стал черным.

Яд был готов; Гуапо обмакнул в него несколько стрел и заботливо уложил их в свой бамбуковый колчан. Остаток яда он слил в маленькую тыквенную фляжку, вроде той, в которой держал известь для коки, и заткнул отверстие пробкой, вырезанной из сердцевины пальмы.