Книга Доносчики в истории России и СССР - Владимир Игнатов

После выхода «Конармии» с гневной критикой Бабеля выступил командарм Буденный. В 3-м номере журнала «Октябрь» за 1924 год он опубликовал небольшую заметку под заглавием: «Бабизм Бабеля из “Красной нови”». Буденный был возмущен тем, что «художественно-публицистический журнал, с ответственным редактором-коммунистом во главе» разрешил «дегенерату от литературы» Бабелю «оплевывать слюной классовой ненависти» 1-ю Конную Красную Армию, являющуюся «величайшим орудием классовой борьбы». Неужели, спрашивал Буденный, т. Вронский (редактор журнала «Красная новь»), так любит вонючие бабье-бабелевские пикантности, что позволяет печатать безответственные небылицы в столь ответственном журнале. Бабель почувствовал опасность и сделал необходимые выводы.

На заседании секретариата Российской писательской организации он сказал: «“Конармия” мне не нравится». Все написанное им ранее Бабель просил рассматривать, как безответственные потуги любителя. Поскольку он только-только начал «подходить к профессионализму». Свою мысль Бабель развил на 1-м Всесоюзном съезде писателей. Там же он указал на образец, достойный подражания как для себя лично, так и для других писателей. «Посмотрите, — говорил он, — как Сталин кует свою речь, как кованы его немногочисленные слова… Я не говорю, что всем нужно писать, как Сталин, но работать, как Сталин, над словом нам надо».

В писательской среде тех лет было принято каяться, указывать на ошибки, совершенные вопреки истинным намерениям и обещать, не повторять их впредь. Писатель, заподозренный в нелояльности, подвергал себя смертельной опасности. Бабель понимал это и поступал соответственно. В январе 1937 года в «Литературной газете» он опубликовал статью о московском процессе «Ложь, предательство и смердяковщина», где возмущенно писал о людях, которые «хотели продать первое в мире рабочее государство фашизму, военщине, банкирам, самым отвратительным и несправедливым проявлениям материальной силы на земле». Бабель был не одинок. В проявлении верноподданнических чувств с ним соревновались многие «инженеры человеческих душ». Только за одну неделю в «Литературной газете» было опубликовано около тридцати статей известных писателей. Среди них — статья «Фашисты перед судом народа» Ю. Олеши, «Чудовищные ублюдки» М. Шагинян, «Путь в гестапо» М. Ильина и С. Маршака, «Преодоление злодейства» А. Платонова, «Приговор суда — приговор страны» Ю. Тынянова, «Карающий меч народа» Д. Бергельсона.

Зловещую роль в судьбе Бабеля сыграло знакомство с женой наркома внутренних дел СССР и генерального комиссара госбезопасности Николая Ежова Евгенией Соломоновной Фейгенберг-Хаютиной-Гладун-Ежовой… Они познакомились в Одессе, где Евгения Соломоновна работала в одном из издательств, а потом встретились в Москве. Евгения Соломоновна приглашала к себе видных писателей и артистов, бывал в доме Ежова и Бабель. Фейгенберг покончила жизнь самоубийством или была отравлена по приказу последнего супруга, а арестованный вскоре Ежов на следствии показал, что его жена работала на иностранную разведку и была связана с Шолоховым и Бабелем. Шолохова вождь оставил на свободе, а Бабель был арестован 15 мая 1939 года, через пять дней после ареста Ежова. Поводом к аресту Бабеля стали показания ревнивого Ежова из лубянской камеры. В деле Бабеля есть выписка из протокола допроса Ежова 11 мая 1939 года. Бывший «железный» нарком, державший страну в «ежовых рукавицах», показал допрашивавшему его Кобулову, подписавшему через несколько дней постановление на арест Бабеля, следующее:

«Вопрос. Не совсем ясно, почему близость этих людей к Ежовой Е.С. вам показалась подозрительной.

Ответ. Близость Ежовой к этим людям была подозрительной в том отношении, что Бабель, например, как мне известно, за последние годы почти ничего не писал, все время вертелся в подозрительной троцкистской среде и, кроме того, был тесно связан с рядом французских писателей, которых отнюдь нельзя отнести к числу сочувствующих Советскому Союзу. Я не говорю уж о том, что Бабель демонстративно не желает выписывать своей жены, которая многие годы проживает в Париже, а предпочитает ездить туда к ней… Особая дружба у Ежовой была с Бабелем… Далее, я подозреваю, правда, на основании моих личных наблюдений, что дело не обошлось без шпионской связи моей жены с Бабелем…

Вопрос. На основании, каких фактов вы это заявляете?

Ответ. Я знаю со слов моей жены, что с Бабелем она знакома примерно с 1925 года. Всегда она уверяла, что никаких интимных связей с Бабелем не имела. Связь ограничивалась ее желанием поддерживать знакомство с талантливым и своеобразным писателем. Бабель бывал по ее приглашению несколько раз у нас на дому, где с ним, разумеется, встречался и я. Я наблюдал, что во взаимоотношениях с моей женой Бабель проявлял требовательность и грубость, я видел, что жена его просто побаивается. Я понимал, что дело не в литературном интересе жены, а в чем-то более серьезном. Интимную их связь я исключал по той причине, что вряд ли Бабель стал бы проявлять к моей жене такую грубость, зная о том, какое общественное положение я занимал. На мои вопросы жене, нет ли у нее с Бабелем такого же рода отношений, как с Кольцовым, она отмалчивалась либо слабо отрицала. Я всегда предполагал, что этим неопределенным ответом она просто хотела от меня скрыть свою шпионскую связь с Бабелем, по-видимому, из нежелания посвятить меня в многочисленные каналы этого рода связи…»

В обвинительном заключении по делу Бабеля клеветнический донос Ежова будет стоять на первом месте: «изобличен показаниями репрессированного участника заговора Ежова Н.И»..

К делу Бабеля приобщили и накопившиеся за долгие годы донесения «стукачей», подтверждающих его «антисоветскую троцкистскую деятельность. Судя по донесениям осведомителей, публичные выступления Бабеля не отражали его подлинных взглядов и противоречили им. Приведем некоторые «сообщения» осведомителей о взглядах Бабеля.

Весьма содержательным является донос неизвестного «источника» о настроениях И.Э. Бабеля после завершения процесса над «Антисоветским объединенным троцкистско-зиновьевским центром», приведенный в сводке секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР 22 сентября 1936 г.: «После опубликования приговора Военной Коллегии Верх[овного] суда над участниками троцкистско-зиновьевского блока источник, будучи в Одессе, встретился с писателем Бабелем в присутствии кинорежиссера Эйзенштейна. Беседа проходила в номере гостиницы, где остановились Бабель и Эйзенштейн. Касаясь главным образом итогов процесса, Бабель говорил: “Вы не представляете себе и не даете себе отчета в том, какого масштаба люди погибли и какое это имеет значение для истории. Это страшное дело. Мы с вами, конечно, ничего не знаем; шла и идет борьба с “хозяином” из-за личных отношений ряда людей к нему. Кто делал революцию? Кто был в Политбюро первого состава?” Бабель взял при этом лист бумаги и стал выписывать имена членов ЦК ВКП (б) и Политбюро первых лет революции. Затем стал постепенно вычеркивать имена умерших, выбывших и, наконец, тех, кто прошел по последнему процессу. После этого Бабель разорвал листок со своими записями и сказал: “Вы понимаете, кто сейчас расстрелян или находится накануне этого: Сокольникова очень любил Ленин, ибо это умнейший человек. Сокольников, правда, “большой скептик” и кабинетный человек, буквально ненавидящий массовую работу. Для Сокольникова мог существовать только авторитет Ленина и вся борьба его — это борьба против влияния Сталина. Вот почему и сложились такие отношения между Сокольниковым и Сталиным. А возьмите Троцкого. Нельзя себе представить обаяние и силу влияния его на людей, которые с ним сталкиваются. Троцкий, бесспорно, будет продолжать борьбу и его многие поддержат. Из расстрелянных одна из самых замечательных фигур — это Мрачковский. Он сам рабочий, был организатором партизанского движения в Сибири; исключительной силы воли человек. Мне говорили, что незадолго до ареста он имел 11-часовую беседу со Сталиным. Мне очень жаль расстрелянных потому, что это были настоящие люди. Каменев, например, после Белинского — самый блестящий знаток русского языка и литературы. Я считаю, что это не борьба контрреволюционеров, а борьба со Сталиным на основе личных отношений. Представляете ли вы себе, что делается в Европе, и как теперь к нам будут относиться. Мне известно, что Гитлер после расстрела Каменева, Зиновьева и др[угих] заявил: “Теперь я расстреляю Тельмана”. Какое тревожное время! У меня ужасное настроение!” Эйзенштейн во время высказываний Бабеля не возражал ему».