Книга Конец Смуты - Иван Оченков

— На то божья воля! — возразил тот же голос.

— Не богохульствуй! Нет в том ничего богоугодного, чтобы ратники от поноса погибали.

— А если не возьмем крепость приступом?

— Возьмем. Ляхов мало, если пушками стены в трех местах обрушим, да дружно пойдем на приступ, то им людей нипочем не хватит отбиться.

Воеводы задумались, а я про себя перевел дух. Кажется убедил, можно, конечно, просто приказать, но выполнять в этом случае будут соответственно. Мне же нужно, чтобы все от первых воевод, до последнего ратника понимали что делают. Тогда и в бой пойдут с охотой, и в дальнейшем будут верить.

— Государь, ты как хочешь, а надо к ляхам послать гонца, дескать, дадим подумать недельку! — вывел меня из благостных мыслей чей-то голос.

— Кто сказал?

— Я, — вышел вперед князь Иван Троекуров.

— Это ты почему так решил?

— Молод ты еще государь, да ратей больших не видал. Оттого и советуешь нам негодное…

— Взять!

— Что?!!!

— Взять его, — велел я, не повышая голоса, пристально глядя на оторопевших воевод, — послушайте меня, любезные! Вам тут никто ничего не советует, ибо я ваш царь, и вы мне все на верность крест целовали. Как сказано, было на Соборе: — «Един бог на небе и един царь на земле»! Я обещал, что править буду в согласии с «советом всея земли» и совет сей постановил, что надобно на Смоленск идти, с тем, дабы вернуть его царству нашему. Так что ты, князь Иван, не мне сейчас перечишь, а всей земле русской! Посему велю имать тебя под стражу, и отправить в Москву на суд. Взять — я сказал!

Глядя на стоящих столбами рынд, державшийся до сих пор в стороне фон Гершов, отрывисто скомандовал драгунам и те через минуту уже тащили упирающегося Троекурова прочь. Потрясенные до глубины души бояре и воеводы только хлопали глазами, не решаясь перечить.

— На сегодня все! — заявил я, вставая с кресла, — завтра делаем все, как ранее решили.

Присутствующие, отвесив поклоны, расходились в молчании. Остались только Черкасский, Вельяминов и фон Гершов, да где-то рядом маячил Михальский со своими абреками.

— Что молчите, — обвел я глазами присутствующих, — дурит царь? Лучших людей в железа велит сажать?

— Ну, в железа, положим, ты его, государь, сажать не велел, — заговорил Дмитрий Мамстрюкович, — в том чтобы опалу наложить, да на суд отправить — умаления чести нет. Оно, конечно, зарвался Ванька. Где это видано, чтобы с царем эдак разговаривать.

— Да давно пора! — Не выдержал Никита Вельяминов, — мягок ты государь больно. Вот бояре хвост и поднимают. То перечат, то паче того указы царские не выполняют!

— Ты про что это, кравчий? — Напряженно спросил Черкасский.

— Знаешь, поди, про что!

— Государь, — развернулся князь ко мне, — если ты про Казарина, то нельзя было иначе. Дума приговорила Пушкина воеводой поставить, так я и упросил сотника шума не поднимать, чтобы смуты не было. Потому как Казарин роду низкого и если его ставить, то надобно Пушкину место искать, да так чтобы выше, а то будет кляузы писать, да челобитья, и мы бы вместо похода сейчас бы ябеды его разбирали!

— Дмитрий Мамстрюкович, — отвечал ему я, — то, что ты без шума и умаления чести государевой все сделал, я оценил и потому никакой опалы на тебя покуда не положил. Однако знай, если Пушкин в Вязьме в чем оплошает, то спрошу я с тебя. А на будущее знай, я не все вины припоминаю, но ничего не забываю!

* * *

После того как царь велел Федору возвращаться в сотню Михальского, Панин думал что они опять первым делом отправятся куда-нибудь в поиск. Однако Корнилий, против обыкновения, сидел безвылазно в лагере. Причем не менее половины его отряда постоянно находилась рядом с царским шатром. Впрочем, обязанность вести разведку с них никто не снимал и Федька, вместе с напросившимся-таки к ним Мишкой, частенько кружили вокруг крепости, высматривая расположение пушек и караулов.

* * *

Вернувшись из одного такого похода, Мишка зазвал приятеля к себе в шатер на ужин, дескать, у меня и корма лучше и вдвоем нескучно. Панин, не раздумывая, согласился и отправился вечерять к Романову, чему его верный Лукьян был только рад.

В просторном шатре, может чуть меньше царского, невообразимо вкусно пахло чем-то съестным. Заждавшиеся хозяина слуги полили ребятам на руки из кувшина и подали чистые рушники.

— Федя, а ты не знаешь, зачем государь велел руки в походе кипяченой водой мыть? — спросил, падая на мягкие подушки, Мишка.

— Не-а, — отозвался тот, — знаю только, что когда обозники однажды заленились, Корнилий им велел плетей дать.

Содержательный разговор прервали слуги, принесшие небольшие, на татарский манер, столики и поставившие на них изрядные миски с шурпой.

— А нынче не пост? — подумал Романов вслух.

— В походе можно, — отвечал ему Федька с набитым ртом.

Впрочем, насладится в одиночестве едой им не дали, послышался какой-то шум и у полога раздался чей-то зычный голос.

— Во имя отца и сына и святого духа!

— Аминь! — отозвался со своего места Мишка.

Полог раздвинулся, и в шатер вошло несколько человек, в которых Федька узнал остальных царских рынд. Хозяин и его гость встали и степенно поклонились вошедшим, на что те ответили такими же поклонами.

— Вечеряете? — спросил самый старший из вошедших князь Василий Лыков(?)

— Садитесь с нами, — радушно пригласил их Романов.

— Благодарствуйте, — сдержано ответили гости и стали рассаживаться.

Сразу возникла заминка, поскольку Федька с Мишкой сидели рядом, а вошедшие были куда выше Панина родом, и сесть ниже его им было никак нельзя. Впрочем, Федька, прекрасно зная все эти обычаи, тут же пересел на край, что прочие приняли как само собой разумеющее.

— В дозоре были? — нейтральным тоном поинтересовался Василий.

— Ага, за ляхами следили, — охотно отвечал ему Мишка.

— Да, теперь царских рынд в дозоры назначают, — покачали головой прочие.

— А мне интересно, — простодушно отозвался хозяин шатра.

— Интересно, Миша, у девки под сарафаном! — назидательно произнес Лыков, — а ты, царев стольник и не дело тебе в дозоры ходить. Умаление роду!

— Все лучше, чем с топором без дела стоять, — не согласился тот.

— Дурень ты Мишка! Не просто стоять, а царскую особу охранять! Понимать надо. Таковая честь не всякому положена. Это сейчас всяких худородных в рынды производят, а в прежние времена такого бесчестия отродясь не бывало.

— Меня в рынды государь пожаловал, — отчетливо проговорил Федька, — и род у меня честный, не хуже иных и прочих.

— Не хуже иных и прочих, — передразнил его в ответ Василий, — да к нам в холопы, бывало, выше тебя родом продавались! Смотри на него, каков! Не хуже иных и прочих.