Книга Вернусь, когда ручьи побегут - Татьяна Бутовская

– Мама, я же не говорю, что соглашусь, – дала отступного Надя, – но ты пойми, контора загибается, меня не сегодня-завтра уволят, что я делать-то буду?

– Такие конторы не загибаются, – заметила Зинаида Михайловна веско, – и никто тебя не уволит. – Она пожевала губами. – О нас ты подумала? Как мы жить будем? – В мамином голосе послышались знакомые жалобные ноты. – Моя пенсия да Верочкины копейки! Так хоть зарплату каждый месяц приносишь, премии да командировочные, – рассуждала вслух мама, не стесняясь присутствия дочери.

Надя сжала под столом кулаки: стало быть, ей, младшей дочери, пожизненно уготована роль «кормильца», и никто ее согласия не спросил. Само собой разумеется. Без вариантов! Жизнь расписана до смертного одра.

– …На черный день хоть копейку какую отложить, – тревожно продолжала мать, все более распаляясь.

Услышав про черный день, Надя вскинулась:

– Ты всю жизнь откладывала на черный день, чем все кончилось? Два пуховика китайских купили!

Ах, некстати она вспомнила про пуховики-то под горячую руку! Лицо Зинаиды Михайловны передернулось и застыло в выражении жестокого страдания.

…Зинаида Михайловна не была скупой женщиной, скорее – бережливой и разумно экономной. Ничего удивительного, что излишки денег в семье (отец, дальнобойщик, зарабатывал хорошо) аккуратно откладывались на сберкнижку под три процента годовых (а не расфуфукивались на «глупости», вроде той Надькиной бешеной юбки фирмы «Lee»). За жизнь скопилась внушительная сумма, гарантировавшая некоторую защиту от превратностей судьбы и от «завтрашнего дня», в котором Зинаида Михайловна не была уверена никогда – по горькому своему опыту. Все надежды на спокойствие рухнули в одночасье в результате перестроечной денежной реформы, и рублики, собранные гражданами по зернышку и отнесенные в клювике на сберкнижку, превратились в копеечки. Пролетели в очередной раз как фанера над Парижем, махнув вечному городу пустой кошелкой. На весь свой усохший вклад Зинаида Михайловна, обливаясь слезами, купила дочерям по китайскому пуховику цвета бирюзы. Через год весь пух плавно осел в подоле пальто, и драгоценную обнову, каждая из которых равнялась по старой стоимости «Жигулям», пришлось снести на помойку.

Так что упрек дочери попал в самое больное место, намекая Зинаиде Михайловне на жизненный крах. Она начала плакать и, всхлипывая, вопрошала: «В чем я виновата, за что ты меня обвиняешь? Я о вас с Верочкой думала!» Опять пили ненавистный корвалол, опять Вера смотрела на сестру белыми глазами, опять дрожал тоненький седой завиток на материнском виске, а Надино сердце сжималось от жалости и чувства вины. Надя гладила мать по спине, успокаивала, приговаривая «все будет хорошо, ты только не волнуйся», – и тоже плакала. Не плакала только Вера. Немного успокоившись, мать смиренно спросила, вытирая носовым платком мокрое лицо: «Наденька, доченька, ты ведь не пойдешь в горничные?»

Дело было сделано.

Когда Камилова снова заговорила с Надей про работу – «Ты что-нибудь решила?» – Надя уклончиво ответила «я думаю». Рассеянно погрызла ноготь на большом пальце и честно призналась:

– Я с мамой говорила, понимаешь, ну… не пережить ей этого. С тех пор как рассказала ей про гостиницу, каждый день меня лобзиком выпиливает, страдает, плачет. Сил нет смотреть, хоть домой не ходи.

– Переживет! – сказала Александра жестко. – Ей-богу, переживет. Историю тебе одну напомню из твоей личной жизни, помнишь этого… как его звали-то? Валерий Романович… ты тогда тоже думала – «не переживет».

Пару лет назад случился у Нади командировочный роман в городе Севастополе. Познакомились непосредственно в подводной лодке, на монтаже аппаратуры. Он – представитель заказчика, военный, – Наде пришлось тогда сильно понервничать, сдавая свой очередной профессиональный экзамен, – строгий такой был дядька, взыскательный. Но оказался очень даже милый, человечный, заботливый. Когда закончили работу, розы принес, на ужин пригласил, по набережной потом гуляли… Юг, море, красивый город, черные ночи, белый китель… Ну и так далее. Она совершенно очарована была, и седины его Надю не смущали. Так обычно и случалось в Надиной жизни, что «вычисляли» ее именно зрелые, опытные мужчины, давно и безнадежно обремененные семейством с двумя или больше детьми. (У Валерия Романовича их было четверо, один из которых едва вышел из грудного возраста.) Мужчины заставали Надю врасплох. Вот идет Надя Маркова по дороге в английском костюме, в белой блузке, ладная, с сильными икрами, в туфлях на высоком каблуке, деловито так идет, и вдруг из кустов возникает востроглазый охотник, берет ее за руку и рассказывает, как ему несказанно повезло, что он встретил такую женщину на своем жизненном пути, и, пока Надя смущенно слушает, оказывается, что английский костюм уже валяется в придорожной пыли, а она сама барахтается в чьих-то умело-умных руках. Потом охотник исчезает, а Надя еще некоторое время стоит на обочине, перебирая босыми ногами и недоумевая, как это все могло с ней случиться.

Ближе к зиме Валерий Романович возник снова – в качестве командированного на брега Невы. Встретились неожиданно тепло, почти как близкие люди. Его белоснежные усы дивно пахли трубочным табаком. Приятельница дала ключи от квартиры – на все выходные. Надя очень нервничала, ломала голову, что соврать маме. «Значит, так, – сказала Камилова, ударив себя по коленке. – Хватит! Маме скажешь, что ночевать дома не будешь, проведешь выходные с мужчиной». «Открытым текстом?» – ужаснулась Надя. «Открытым текстом!» – подтвердила Александра. «Нет, не могу… Она не переживет». – «Надя, побойся Бога! Тебе тридцать пять лет! Это уже даже не смешно». Надя соображала, лоб ее покрылся бисерным потом. «Я могу провести с ним целый день, а к ночи вернуться, в конце концов…» «Нет! – безжалостно сказала Камилова. – Ты скажешь правду. Или я перестану тебя уважать!» И Александра посмотрела на Надю так, что та поджалась и поняла, что слова Сашины серьезны.

Когда Надя, собравшись с духом, сделала домашним заявление – спокойно, но твердо, Зинаида Михайловна притихла, села на табуретку, подперла подбородок ладонью и некоторое время молчала, примиряясь с неотвратимостью проклятого полового вопроса, который, как ни крути, предполагает половой ответ. «Женатый?» – спросила она. «Нет… то есть да». Мать поджала губы, безнадежно повела рукой, встала, опираясь о столешницу, и буднично-деловито осведомилась: «Белье-то постельное там есть? Надо свое взять». И, порывшись в шкафу, снабдила дочь комплектом нового постельного белья с крахмальной хрустцой и банными полотенцами в количестве двух штук. Наде тогда показалось, что она совсем не знает своей матери.

– Ну пережила же она тогда твое грехопадение? Очень даже мудро пережила, – продолжала Александра. – Надо было тебе ребенка родить от этого многодетного. Сейчас бы уже бегал на радость бабушке.

– Типун тебе на язык, – сказала Надя с сердечным испугом. – Ты сама-то подумай: в моей семье принести во втором поколении ребенка в подоле! Да и не хочу я детей.

Александра с сомнением хмыкнула.

– Надька, но ты же задыхаешься от недостатка настоящей жизни – свежих чувств, новых эмоций!