Книга "Москва, спаленная пожаром". Первопрестольная в 1812 году - Александр Васькин

Не только воспитанники Дома нуждались в серьезной реабилитации после изгнания захватчиков из Москвы, но и их главный надзиратель шестидесятилетний Иван Акинфиевич Тутолмин, здоровье которого оказалось серьезно подорвано нервным расстройством. А посему императрица отправила его на лечение на Кавказ, продлившееся восемь месяцев.

За все, сделанное Тутолминым для спасения Воспитательного дома и его населения (что в полной мере позволяет назвать его поведение подвигом), Иван Акинфиевич был награжден орденом св. Анны I степени. Награды получили и другие служащие дома.

Сидение Наполеона на Москве: поиски мира продолжаются…

Как ни уговаривали императора его же маршалы поскорее убраться из спаленной пожаром Москвы, пугая русскими холодами, голодом, усугубляющейся деморализацией армии, – а он ни в какую.

Больше месяца Наполеон безрезультатно прождал перемирия в древней русской столице. Нельзя не отметить, что два этих процесса проходили одновременно: чем ниже было моральное падение французских солдат, тем сильнее их император жаждал мира. Уже и есть в Москве было нечего, и раненых вывозить не на чем (одних лошадей съели, а другие сами передохли), а Наполеон все надеялся – Александр I вот-вот протянет ему руку дружбы…

Угрюмым и удрученным появлялся он на московских улицах, в такие моменты и увидел его Петр Шаликов: «Сей Омар, которого истребительною рукою превращены в пепел не одни библиотеки наши, но и жилища, ездил – но весьма редко – между их развалинами, верхом в сопровождении многочисленного конвоя и обыкновенной свиты – то есть Мамелюка, Принцов и Королей – к тому или другому из сих последних, или к ордам своим за город, где провождал иногда по нескольку суток. Новодевичий монастырь видел супостата, Наполеона, в святой своей ограде, которую осматривал он со вниманием и перед главными воротами которой вскоре явилась высокая батарейная насыпь с глубоким рвом, а самые ворота были заложены брусьями. Вообразите мучительное беспокойство страшной неизвестности, в которой до самого побега Французов находились робкие, беззащитные девы, что будет с монастырем и с ними! Но Бог, которому оне посвятили себя, спас их невредимо; батарея и тогда же сделанный на противной стороне пролом в стене остались – грозными следами какого-то злого намерения, и только».

Наполеон в Москве 10/22 сентября 1812 года. Худ. А. Адам. 1833 г.

Князь описывает приезд французского императора в Новодевичий монастырь, состоявшийся 25 сентября. Наполеон приказал превратить обитель в неприступную крепость. Во время оккупации монастырь был занят канцелярией маршала Даву.

В эти дни агенты Ростопчина доносили из Москвы: «Французы опечалены и ожесточены, что не требуют у них мира, как им Наполеон то обещал по занятии Москвы, а потому разорениями и грабежами думают к миру понудить».[173]

Наполеон избаловал свою армию, приучив ее к легким и быстрым победам. Столь скоротечного мира ожидал он и в России. Но привычка сослужила ему плохую службу. Не только самый последний капрал уверовал в неотвратимость скорого и победного завершения русской кампании, но и сам император был в этом убежден, обманывая себя.

Яковлев И.А.

Гравюра Л. Серякова. 1873–1879 гг.

Не дождавшись ответа на письмо Тутолмина, озадачившись необходимостью скорейшего заключения перемирия с русским царем, Наполеон приказал искать в госпиталях и среди пленных какого-нибудь русского офицера из высоких чинов, чтобы использовать его как посредника для переговоров. И вскоре такого человека нашли. Им стал помещик Иван Алексеевич Яковлев.

Как и в случае с Тутолминым, очень похожим было содержание аудиенции, данной этому очередному невольному парламентеру, сын которого известен нам как Александр Герцен (он тоже участник описываемых событий, т. к. родился за полгода до них). Именно благодаря основателю «Колокола» мы знаем занимательные подробности, сложившиеся в легенду, неоднократно слышанную им с детства:

«Наполеон разбранил Ростопчина за пожар, говорил, что это вандализм, уверял, как всегда, в своей непреодолимой любви к миру, толковал, что его война в Англии, а не в России, хвастался тем, что поставил караул к Воспитательному дому и к Успенскому собору, жаловался на Александра, говорил, что он дурно окружен, что мирные расположения его не известны императору. Отец мой заметил, что предложить мир, скорее, дело победителя.

– Я сделал что мог, я посылал к Кутузову, он не вступает ни в какие переговоры и не доводит до сведения государя моих предложений. Хотят войны, не моя вина, – будет им война.

После всей этой комедии отец мой попросил у него пропуск для выезда из Москвы.

– Я пропусков не велел никому давать, зачем вы едете? чего вы боитесь? я велел открыть рынки.

Император французов в это время, кажется, забыл, что, сверх открытых рынков, не мешает иметь покрытый дом и что жизнь на Тверской площади средь неприятельских солдат не из самых приятных. Отец мой заметил это ему; Наполеон подумал и вдруг спросил:

– Возьметесь ли вы доставить императору письмо от меня? на этом условии я велю вам дать пропуск со всеми вашими.

– Я принял бы предложение вашего величества, – заметил ему мой отец, – но мне трудно ручаться.

– Даете ли вы честное слово, что употребите все средства лично доставить письмо?

– Je mengage sur mon honneur (Ручаюсь честью, государь – фр.).

– Этого довольно. Я пришлю за вами. Имеете вы в чем-нибудь нужду?

– В крыше для моего семейства, пока я здесь, больше ни в чем.

– Герцог Тревизский сделает, что может.

Мортье действительно дал комнату в генерал-губернаторском доме и велел нас снабдить съестными припасами; его метрдотель прислал даже вина. Так прошло несколько дней, после которых в четыре часа утра Мортье прислал за моим отцом адъютанта и отправил его в Кремль.

Пожар достиг в эти дни страшных размеров: накалившийся воздух, непрозрачный от дыма, становился невыносим от жара. Наполеон был одет и ходил по комнате, озабоченный, сердитый, он начинал чувствовать, что опаленные лавры его скоро замерзнут и что тут не отделаешься такою шуткою, как в Египте. План войны был нелеп, это знали все, кроме Наполеона, Ней и Нарбон, Бертье и простые офицеры; на все возражения он отвечал каббалистическим словом: «Москва»; в Москве догадался и он.