Книга Адмирал Нельсон. Герой и любовник - Владимир Шигин

Вне всяких сомнений, сэр Гамильтон сразу после назначения Нельсона на пост командующего эскадрой навел о нем справки в Лондоне. Что же он мог узнать? Прежде всего то, что Нельсон моряк до мозга костей и совершенно не искушен в светских делах, что у него болезненная и довольно скучная жена, что он способен на романтические чувства и готов на самые глупые поступки ради возлюбленной, что в данный момент сердце контр-адмирала свободно (жена, разумеется, не в счет!). Помимо этого Гамильтону не стоило особого труда выяснить, что Нельсон одержим славой и крайне падок на самую грубую лесть.

Гамильтон не мог не помнить, какое впечатление произвела его жена на Нельсона во время их первой встречи, когда молодой капитан краснел и терял дар речи от одного взгляда на нее. В том, что Эмма сделает все возможное, чтобы привязать к себе Нельсона, Гамильтон не сомневался. Да и вся предыдущая жизнь Эммы была залогом того, что ей не составит особого труда влюбить в себя неискушенного в подобных делах моряка.

Именно поэтому, едва Нельсон получил назначение командующим эскадрой, Гамильтоны возобновили с ним переписку, причем в каждом письме посла была неизменная чувственная и полная эротических намеков приписка, сделанная рукой его жены.

Когда же Нельсон разбил французский флот, стало ясно, что пора переходить в решающее наступление и Гамильтонам. Теперь Эмма лично пишет письмо нильскому герою, в котором старается сделать все возможное, чтобы заставить его искать с ней встречи. Она прекрасно знает: если они встретятся, она сумеет сделать так, чтобы Нельсон стал ее любовником, и тогда он будет предан ей, а значит, и ее мужу всецело. Письмо Эммы Гамильтон настолько важно в понимании всех последующих отношений со странной четой Гамильтонов, что его необходимо привести полностью: «Милый, дорогой Нельсон, с чего же мне начать? Что мне Вам сказать? С самого понедельника я от радости словно в бреду; уверяю Вас, что причины моей лихорадки — только возбуждение и счастье. Великий Боже, какая победа! Никогда еще, никогда не было события, даже наполовину столь великолепного и совершенного. Услышав радостную весть, я потеряла сознание. Я упала в обморок и ушиблась, но что из этого? Я была готова умереть ради такого дела. Но нет, я не хочу умирать, пока не увижу и не обниму Вас, победителя Нила! Как мне передать вам чувства Марии Каролины? Невозможно. Она тоже упала в обморок, потом заплакала, бросилась целовать мужа, детей, она радостно металась по комнате, целовала и обнимала всех, кто был рядом, говоря: «О, храбрый Нельсон, мы ему обязаны всем, о, победитель, спаситель Италии, о, если бы я могла сказать ему от всей души, как мы ему обязаны!» Вы сможете сами представить себе всё остальное, дорогой сэр, но я не смогу описать Вам нашу радость даже наполовину. Неаполитанцы просто с ума сошли; если бы Вы здесь оказались, они удушили бы Вас в своих объятиях. Сочинили уйму сонетов, везде иллюминация и веселье. Французы прячутся — ни одна собака не показалась. Как я горжусь своей родиной и моим соотечественником! От радости я не хожу, а летаю, я знаю, что родилась на одной земле с победителем Нельсоном, с его мужественной командой.

Мы готовим Вам апартаменты. Мне так не терпится увидеть Вас, обнять Вас… Как хотелось бы, чтобы Вы увидели наш дом в те три ночи, когда он был иллюминирован, он весь сверкал Вашим славным именем. Горело три тысячи ламп, а если бы мы успели — зажгли бы три миллиона. Все англичане в Неаполе соперничают: каждый хочет лучше другого отпраздновать ту самую великолепную и незабываемую победу. Получив счастливое известие, сэр Уильям помолодел на десять лет, сейчас ему для полного счастья только недостает увидеть Вас, своего друга. Как он Вами гордится! Он не может скрыть радости даже при одном упоминании о Вас. Нам присылают столько стихов и поздравительных писем; передаю Вам некоторые, чтобы Вы видели, как здесь воспринимают Ваши успехи… Мне жаль всех, кто не участвовал в сражении. Я бы хотела подносить порох или драить палубу, но участвовать в той великой битве, а не быть императором вдали от нее.

Я заказала себе платье — все целиком в стиле «Нельсон». Шаль у меня голубая, расшитая золотыми якорями. Серьги — тоже в форме якорей. Можно сказать, что мы здесь обнельсонились с головы до пят».

Не менее восторженно-льстивым было и письмо самого Гамильтона: «Ни древняя, ни современная история не помнит битвы, прославившей своих героев больше, чем та, которую вы выиграли 1 августа. Вы завоевали себе столько, сколько Вам нужно, чтобы насладиться упоением победы; Вы приумножили славу своей родины. Вероятнее всего, Вы положили конец тому хаосу и горю, в которые могла бы быть ввергнута вся Европа. Вы не можете себе представить, как счастливы мы с Эммой, сознавая, что именно Вы, наш близкий друг Нельсон, совершили это дивное благодеяние — усмирили наглых грабителей и тщеславных хвастунов… Ради бога, дорогой друг, приезжайте к нам, как только позволит служба. В нашем доме для Вас уже приготовлены удобные комнаты, а Эмма подбирает самые мягкие подушки, чтобы покоить на них те усталые конечности, которые у Вас еще остались…»

Не надо обладать большой проницательностью, чтобы понять: Гамильтон весьма откровенно толкал Нельсона в постель к своей жене, которая уже вовсю подбирала для этого «самые мягкие подушки».

* * *

Сам Нельсон после Абукира сильно страдал от почти непрерывных головных болей — следствия перенесенного ранения. Успокоительные помогали мало.

До середины августа он держал свою эскадру в Абукирском заливе. Повреждения кораблей были столь серьезны, что ни один из них не выдержал бы перехода морем. Материал для починки добывали тут же — с разбитых французских кораблей.

Надо было подлататься хотя бы до той степени, чтобы добраться до Неаполя или Гибралтара. Ни о каком продолжении боевых действий речи быть уже не могло. Разбив противника, английская эскадра сама пришла в состояние полнейшей негодности и беспомощности. Если бы сейчас в Абукир завернул неприятельский отряд хотя бы фрегатов, ему было бы чем поживиться. Но у французов не было теперь даже и этого. Помимо всего Нельсон не оставлял надежды снять с мели французские линейные корабли, привести их в порядок и взять с собой. Призовой фонд плененного корабля намного превышал те деньги, что причитались за уничтоженный корабль.

15 августа к Нельсону наконец-то прибыли присланные Сент-Винсентом фрегаты. Они доставили приказ главнокомандующего: немедленно следовать в северо-западную часть Средиземного моря. Как ни сокрушался Нельсон, но пришлось сжечь три еще не готовых к плаванию и стоящих на мели французских линейных корабля. Бóльшую часть фрегатов он оставил для блокады Египта, сам же с остальной эскадрой 19 августа вышел в море.

На траверзе Апеннин эскадра разделилась: основная ее часть с шестью захваченными французскими линейными кораблями и пленными под началом Трубриджа взяла курс на Гибралтар, Нельсон с тремя наиболее поврежденными кораблями завернул в Неаполь, так как боялся, что до Гибралтара они просто не дойдут.

Штормов, к радости англичан, за время следования не было, но ветры дули большей частью встречные, а это сильно замедляло ход. Нельсон к этому времени почти слег в кровать и только изредка показывался наверху. Сказывались и ранение, и сверхчеловеческое напряжение последних месяцев. Корабельные врачи советовали контр-адмиралу немедленно взять отпуск и отправиться для основательного лечения в метрополию. Сам Нельсон писал графу Сент-Винсенту: «Моя голова раскалывается, раскалывается, раскалывается…»