Книга Иван Грозный - Казимир Валишевский

Всё это было верно и подтверждается теми самыми донесениями с места, которые внушили некоторым польским историкам как раз обратное представление. Я уже приводил свидетельство аббата Пиотровского о польской кавалерии, которая, по его словам, к октябрю почти была уничтожена. А дальше тот же самый очевидец говорит о смотре, произведенном четвертого декабря, где фигурировало 7000 лошадей, и притом «хороших лошадей»! Значит у поляков потери были не так значительны или было чем их пополнить. Сама реляция Поссевина подала повод к другому заблуждению. Иезуит говорит в ней о восторженном приеме, который будто бы был устроен ему в польском лагере. Если это и так, то этот прием нужно отнести на счет буйного и непокорного элемента. Баторий и Замойский старались сдержать его и подчинить суровым требованиям военной дисциплины. Вмешательство папского легата только способствовало брожению, внушая мысли о возможности прекращения военных действий. Что касается высшего начальства, то аббат Пиотровский говорит о нем совершенно иное: «Великий полководец (Замойский) никогда не встречал более отвратительного человека (эпитет этот относится к Поссевину). Он намеревается прогнать его палками, если будет заключен мир».

Предположите, что представитель какой-нибудь европейской державы явился в 1871 году под стенами Парижа, осажденного немцами! Поссевин, казалось, должен был отстаивать польские интересы, так как победа Польши в Ливонии была бы в то же время торжеством католичества и папства. Но сущность всякого посредничества и состоит в том, чтобы уговорить сильнейшего. Сила же, несомненно, была на стороне поляков. Осада Пскова должна была длиться до 15 января 1582 года. Тогда уж самое трудное время было бы пережитым. Вместе с суровыми холодами прошли бы праздники Рождества и Нового года, а с ними и соблазн провести время у домашнего очага; время клонилось бы к весне, и все шансы были бы на стороне Батория. Капитуляция сделалась бы неизбежной и повела бы за собой подчинение Ивана требованиям победителя. Если Поссевин способствовал скорейшему разрешению конфликта, он делал это разрешение более выгодным для слабейшей стороны.

Иван был осведомлен и помимо иезуита о состоянии Пскова и польской армии. Но письма легата привели его, наконец, к убеждению, что он возлагал на него слишком большие надежды. Скоро царь понизил тон и еще раз склонил голову перед победителем, признавая силу Батория и его шведского союзника. Он собирался отправить послов для переговоров о мире, и требования его на этот раз были значительно скромнее. Он уступал всю Ливонию, оставляя за собой долину реки Великой до Малых Лук, при этом ставил условием в мирных грамотах не писать имени короля шведского. Дело в том, что часть Ливонии находилась в руках шведов. Иван думал, что ее можно будет отвоевать впоследствии. Владея долиной реки Великой, он будет иметь на северо-западной границе достаточно укрепленную линию, которая может пригодиться ему в будущем, когда он при более благоприятных условиях вздумает снова пробиться к морю.

Как ни хорошо со стратегической точки зрения была задумана эта уступка, все же она оставалась уступкой. Некоторые русские историки, щадя национальное самолюбие, видели в этом нечто совершенно иное. Польская армия будто бы была к тому времени почти совсем уничтожена, и Баторий должен был заключить мир. Теперь Россия может обойтись без этих искажений исторических фактов. В войне, исход которой зависит от осады, переговоры, ведущиеся под огнем орудий осаждающих, являются одним из видов капитуляции. У осажденных есть одно только средство с честью выйти из борьбы. К этому средству Петр Великий прибег под Полтавой. Несмотря на сохранение долины реки Великой, уступка Ливонии больше чем на сто лет задержала политическое, военное и социальное развитие России.

Иван отказывался от Ливонии. Цель, к которой стремился в этом походе Баторий, была достигнута. Король не мог отказаться ни от переговоров, ни от посредничества Поссевина. Но какого мнения был Баторий об этом посредничестве, доказывает следующий факт. Иезуит сам признавался, что он чуть ли не силой должен был заставить своих польских клиентов сообщить ему свои намерения относительно мира, где он фигурировал в качестве посредника.

В середине ноября Ям-Запольский – город, лежащий на пути к Новгороду, между Заболочьем и Порховом, – был избран по взаимному соглашению местом встречи уполномоченных. Представителями царя были незаметные фигуры: князь Елецкий, которому, по словам Замойского, недоставало только княжества, чтобы быть князем, Роман Олферьев-Верещагин и дьяк Связев. Польский король со своей стороны послал блестящих дипломатов: князя Збаражского, воеводу Броцлавского, князя Альберта Радзивилла, маршала двора и секретаря Гарабурду. Уполномоченные Батория привезли с собой детально разработанные инструкции. Каковы были эти инструкции? Прибывший одновременно с уполномоченными Поссевин ничего о них не знал. Причиной этого было недоверие короля, ясно проглядывавшее в его письме к Поссевину, написанном в это время. Баторий не без горечи противопоставляет преданность Польши Святому престолу неожиданному усердию папского легата, с каким он относится к интересам третьего лица, ничем не заслужившего подобного внимания.

Двусмысленность, на которой была основана миссия иезуита, неизбежно должна была привести его к этой немилости. Если бы он обманул надежды одного из противников, он должен был внушать подозрение другому. Это отзывалось на его роли до конца переговоров, тянувшихся с 13 декабря 1581 года до 15 января 1582 года. Русские укоряли его, что он держит сторону поляков, а Замойский называл его «плутом» и «изменником».

Он даже сомневался в его религиозных стремлениях, находил, что он больше заботится о политических расчетах, чем о «небесных силах».

III. Ям-Запольское перемирие

Я избавлю своих читателей от подробностей этих переговоров, указав на глубоко научный труд Пирлинга, в котором я мог бы лишь отметить неправильности некоторых суждений. Ям-Запольский, полуразоренное местечко в опустошенном крае, едва мог вместить поляков с их многочисленной свитой. Москвичам пришлось искать приюта по соседству, в деревне Киверова Гора. Так как посредник поселился там же, то заседания конгресса происходили у него в этой деревне, в курной избе. Под скромной кровлей, между импровизированным алтарем и печью, из которой дым за неимением другого выхода валил через окна и к концу каждого заседания делал уполномоченных похожими на трубочистов, – решалась судьба двух государств.

Когда по традиции был составлен род протокола, обе стороны предъявили чрезмерные требования, что ввело Поссевина в заблуждение. После беседы с москвичами он пришел к заключению, что уступка поляками русским нескольких городов является обязательным условием для заключения мира. Он тотчас же обратил все свои усилия на этот пункт и, думая, что помогает одной стороне, играл на руку другой. Обе стороны остерегались сказать ему свое последнее слово. Поляки окончательно установили свой ультиматум только к концу декабря. Пирлинг в данном случае несправедливо упрекает Замойского в недостатке проницательности. Точно так же напрасно он предполагает разногласие между королем и его канцлером, между канцлером и уполномоченными. Ученый историк, кажется, положился на напечатанный Кояловичем русский сборник польских документов. Замойский был предан королю. В качестве главного полководца и канцлера он мог выбрать уполномоченных только из круга людей своего образа мыслей.