Книга Марина Мнишек - Вячеслав Козляков

Такова была реакция русских людей на так сказать официальные действия тушинской администрации, пытавшейся установить свой грабительский фискальный режим в подвластных городах. Но от своих господ не отставали и слуги тушинцев – челядь и пахолики, бросавшие своих панов и уходившие грабить ближние и дальние русские города. Они выдавали себя то за татар, то за сторонников царя Василия Шуйского. Об этих тушинских художествах успел узнать еще автор «Дневника Марины Мнишек», с горькой иронией написавший о нравах, царивших под Москвой в декабре 1608 года: «В целом если бы пришлось описать, какой мы там порядок и согласие застали, очень бы много места заняло это» [274]. С бунтом своей челяди тушинцам удалось справиться только весной, о чем тоже сообщал Николай Мархоцкий: «Бунтовщиков было больше тысячи. Выбрали себе ротмистров и полковников; шатаясь по московской земле, занимались разбоем и не хотели возвращаться к своим господам. Дошло уже до того, что мы выслали против них роты, разбили, рассеяли, схватили старшин и посреди обоза посадили на колы. Во время расправы все мы, вместе с гетманом, были в седле, опасаясь бунта оставшейся челяди. После этого челядь вела себя тише и возвращалась к своим хозяевам» [275].

Ко всему добавлялась рознь в тушинском войске между польскими и русскими сторонниками самозванца. Ее отражением стала история с псковскими деньгами и тайными письмами «царя», якобы призывавшего побить польское «товарищество», перевозившее казну. «По этой причине, – рассказывается в «Дневнике Марины Мнишек», – наши сильно взволновались и восстали против него, потеряв к нему расположение и видя явную неблагодарность» [276]. Но чем меньше в тушинском войске становилось желания проливать кровь за «честь» неблагодарного царя, тем хуже должно было приходиться и его «царице» Марине Мнишек.

Шляхтичи в тушинском войске самозванца все больше обращали свои взоры в сторону короля Сигизмунда III, прямой запрет которого они нарушали в свое время, вторгшись в Московское государство. Не случайно, что из Тушина к королю на сейм отправились целых два посольства – от воинства и от самого «царя». Воевода Юрий Мнишек помогал представителю самозванца думному дьяку Нехорошему Лопухину. Но сандомирский воевода, немало удививший членов сейма своим московским костюмом и длинной бородой, ничуть не преуспел. Маскарад не подействовал на других сенаторов, и ему не удалось оправдать надежды своей дочери «царицы» – склонить короля и сейм к открытому признанию дела «царя Дмитрия». Миссия Лопухина полностью провалилась. Как написал находившийся в то время в Тушинском лагере Иосиф Будило, «посол царя встретил пренебрежение к себе, уехал, не будучи выслушан» [277]. Однако кое-чего сандомирский воевода все же добился. Его явная поддержка «царя Дмитрия» и свидетельства в пользу того, что это и есть чудесно спасшийся московский государь («сказуют, што Сендомирской на сейме присегал, Вора сказует прямым цариком»), повлияли на мнение участников сеймовых заседаний. В результате король Сигизмунд III уже не смог получить прямой поддержки своих планов военного похода в Россию.

Суть споров, разгоревшихся на сейме, стала известна в Смоленске от одного из его участников, шляхтича «енерала» Лукаша Вириковского: «А королевич хотел было идти на Москву, и жолныри с ним: ино скоро приехали воевода сендамирской и посол от Дмитрея Федор Нехорошей Лопухин, и от жолнеров послы, што при Дмитрею, в Московском царьстве, которого зовут цариком, ино воевода сендамирской короля от зятя поеднал. И послы от жолнырей короля и панов рад просили, штобы королевича на царьство Московское не слали, и сказываючи им так: иж мы дее при Дмитрее царику, поприсегнули при нем головы покласть, хотя и против своей братьи» [278].

Так под влиянием демарша сенатора Юрия Мнишка планы похода короля Сигизмунда III в Россию были отложены. Однако отмениться вовсе они не могли. Более того, сейм разрешил королю действовать по своему усмотрению для защиты интересов Речи Посполитой в Московском государстве, и война стала делом времени [279]. Поэтому король Сигизмунд III по-другому отнесся к обращению польских сторонников самозванца, решив не отталкивать тушинское «рыцарство», дабы иметь возможность использовать его опыт в будущем. Как вспоминал Николай Мархоцкий, послов было четверо – Веспасиан Русецкий, Станислав Сулишевский, Миколай Концешкевич и еще один (имени которого автор «Истории Московской войны» не запомнил). К королю Сигизмунду III обращались с посланием «наши братья-рыцарство с их гетманом, князем Романом Наримунтовичем Рожинским, верноподданные вашего величества, вступившие с оружием в Московскую землю для славы царя Дмитрия Ивановича Московского». Посланцы обосновывали свое историческое право «выходить за пределы государства без согласия своих государей», если это было вызвано «благом Речи Посполитой». На рассмотрение короля предлагалась такое объяснение похода войска гетмана Ружинского в Московское государство: «Чтоб столь великое пролитие крови наших братий, замученных в Москве, где они обмануты были предлогом дружбы и обобраны в имуществе, было надлежащим образом отмщено». Войско свидетельствовало свое повиновение и упоминало собственные заслуги: что оно стало «щитом», в то время когда неприятель «уже готовился тогда выступить к границам вашего величества» (не очень понятно, что имелось в виду, так как царь Василий Шуйский не собирался нападать на Речь Посполитую, а начавшаяся в Северской земле междоусобная война была внутренним делом). Далее рыцарство, служившее царю Дмитрию Ивановичу, упоминало, что оно «без всяких издержек со стороны вашего величества и Речи Посполитой», а «собственными нашими средствами» (намек на их возмещение?) «отомстило не только за омраченную славу нашего народа, но освободило и отпустило в отечество послов вашего величества, задержанных вопреки обычаю всех народов в течение двух с половиной лет, и многих из наших братий, отправившихся на свадьбу царя Дмитрия Ивановича с ведома и дозволения вашего величества» [280].

Показательно, что о самой Марине Мнишек посланцы даже не упоминали, равно как и о ее отце сандомирском воеводе. Очевидно, в польском войске самозванца не придавали большого значения приехавшим туда Мнишкам в отличие, скажем, от упомянутого в письме посла Речи Посполитой Николая Олесницкого, выполнявшего официальную миссию короля в Московском государстве. Что говорить о Мнишках, когда немного уважения было выказано «тому, которого они теперь носят на руках, которого мы выдвигаем на престол Московский нашей кровью и издержками». Тушинский вор не удостоился того, чтобы быть названным по имени. Из контекста письма, отправленного войском королю, можно вообще понять, что самозваный царь – побежденный враг, которым можно понукать: «Мы, почти сев им на хребты, принудили к тому, что они теперь, устрашенные нами, бьют вашему величеству челом» (хорошая иллюстрация правоты современников, говоривших о гордости и заносчивости поляков). Царский посланник, по словам «рыцарства», должен был пообещать от имени тушинского царя Дмитрия «вашему величеству и всей Речи Посполитой – нашей матери – вечную приязнь и верную, твердую любовь». Войско гетмана князя Романа Ружинского просило короля, чтобы их считали «детьми», а не «пасынками нашего отечества». Завершалось это полное возвышенной риторики письмо вполне по-земному: войско просило об отсрочке своих судных дел на время участия в московском походе.