Книга Сибирская Вандея. Судьба атамана Анненкова - Вадим Гольцев

Тогда большевики ещё были в подполье, и я с ними не был знаком, знал только эсеров. Но, когда произошла Октябрьская революция, я понял, что Советы — это самая приемлемая власть для России, что Советы дадут жизнь не меньшинству, а большинству. Но я предполагал, что Советы не удержатся, мне казалось, что будет раскол, гражданская война!

Денисов понял, что говорит то, что нужно суду, и, по мере изложения своих взглядов на революцию, его голос звучал всё увереннее.

— Я не думал быть военным, — оправдывает он себя. — По окончании реального училища попал в военное училище случайно, где учился два года. За каждый год пребывания в училище мне нужно было прослужить по полтора года в армии. Ввиду этого я поплыл по течению. Ни к каким партиям, — продолжал он, — я не принадлежал, так как вся армия старого режима была аполитична. В то время когда я попал на территорию Колчака, я заблуждался и потому пошёл с белыми. Тогда был период колебаний, и я, как офицер, не мог иметь двух политических убеждений!

У суда не было никаких данных о причастности Денисова к каким-либо противоправным действиям в отношении красных, местного населения или подчинённых, но зато было твёрдое указание осудить его по высшему разряду. Выполнение этой задачи осложнялось тем, что у Анненкова он прослужил всего ничего, а семиреченец Ярушин, в бригаде которого он служил начальником штаба, строил свои отношения с подчинёнными патриархально и строго следил, чтобы к ним не допускалось никаких вольностей. Поэтому компрометирующие данные на Денисова надлежало добыть или сфальсифицировать в ходе самого процесса, и суд, как мы увидим далее, успешно с этим справился:

— Весь состав слушателей Академии ушёл с белыми? — в неуловимо-замаскированной форме внезапно задаёт вопрос государственный обвинитель.

— Нет! — простодушно ловится на крючок Денисов. — Наша Академия после Февральской революции ушла из Петрограда в Екатеринбург. Человек тридцать после Октябрьской революции остались в Екатеринбурге у красных, остальные ушли в Казань, в том числе и я. Там мы были захвачены контрреволюционным переворотом и мобилизованы белыми.

Сообщение о переходе к белым при возможности остаться с красными явилось одним из первых тяжёлых кирпичиков, из которых начал складываться приговор Денисову.

До Семиречья служба Денисова проходила в Барнауле и Семипалатинске, где он назначается в Ярушинскую бригаду и отправляется с ней на Семиреченский фронт.

Далее Денисов рассказывает:

— В конце ноября (1919. — В.Г.) мне объявили, чтобы я принял штаб в Андреевке; штаб партизанской дивизии, и заменил заболевшего начальника штаба полковника Алексеева. Я принял штаб и был в Андреевке до падения Семипалатинска.

Однажды вызывает меня Анненков по прямому проводу и просит меня выехать в Урджар. У него было много посетителей, которым он не мог уделять много времени, так как был занят оперативной работой. Я выехал. Анненков произвёл меня в полковники…

Дальнейший жизненный путь Денисова нам известен и повторяться нет никакой необходимости.

Доставленный на Лубянку 8 июля 1926 года, Денисов скис, сник, обмяк и всё валил на Анненкова. Все свои действия против советской власти он объяснял политической неграмотностью, заблуждениями, неспособностью понять величия и значения Октября и обманом его белыми и интервентами.

Бывший офицер царского флота Альфред Андреевич Бекман (1896–1992) в своих мемуарах «Исторический обзор одного из последних могикан» оставил такую запись: «Осенью 1926 года к нам (на Лубянку. — В.Г.) определили «начальника штаба» из банды атамана Анненкова — Денисова. Это был бывший штабс-капитан белой армии, произведённый Анненковым в генерал-майоры. Стараясь всячески умалить свою роль головореза в банде Анненкова, он доходил до курьёзов; притом был он сер и необразован. Без конца мучил он нас вопросом, будут ли считаться с его добровольным «возвращением» в СССР. Рассказы его жизни в Китае после интернирования банд Анненкова в Синьцзянской провинции Китая были потрясающими по своей безнравственности свидетельствами о разложении, царившем в среде белых. Позже его вместе с Анненковым отправили в Семипалатинск, где состоялся суд над ними».

На суде этот храбрый, боевой офицер вёл себя настолько робко и подобострастно, что вызвал неприязнь и судей, и присутствовавших. Всем своим видом он старался показать свою незначительность, скромность, убогость, робость, покорность судьбе и полную передачу её в руки судей. Весь процесс он просидел, опустив голову, при обращении к нему отвечал, не поднимая головы, невнятным тихим голосом, его речь была путана, им часто допускались оговорки.

Отвечая на вопросы суда, Денисов всё же старался не навредить Анненкову. Его оценка действий Анненкова, рассказы о порядках в его частях, о имевших место со стороны солдат и офицеров фактах безобразий и насилия в отношении местных жителей осторожны и уклончивы: не знаю… сам не видел… об этом не слышал…

— Странно, — недоумевает прокурор. — Вы были начальником штаба дивизии, корпуса, наконец, армии — и ничего не знаете!

Денисов пытается объяснить, что он всё время был маленьким человеком, вёл преимущественно канцелярскую работу, в оперативные дела почти не вмешивался. Он отрицает существование в его штабе контрразведки и наличие в дивизии отряда особого назначения. Последнее даже вызвало гнев у Анненкова:

— Была и контрразведка, и отряды особого назначения! — внезапно вскипел он и добавил: — С карательными функциями!

— Не можете ли вы, Анненков, дать характеристику Денисову как товарищу и бойцу? — спрашивает председатель.

— Денисов — хороший канцелярский работник. Боец, судя по империалистической войне и по Георгиевскому кресту, хороший. Как товарищ Денисов тоже хороший, как начальник штаба — он дельный, но в Гражданской войне участия почти не принимал.

— Значит, он разрабатывал оперативные планы, задания?

— Нет, это делал я сам!

— Значит, обязанность Денисова — размножать по частям, задерживать то, что нужно, опубликовывать и прочее?

— Да!

Далее в поведении Денисова пошла полоса самоуничижения, которым он, наивный, рассчитывал разжалобить суд и получить от него право на жизнь. Когда речь зашла о его Георгиевской награде, он вопреки истине, потупив очи долу, пролепетал:

— Наверное, случайно дали… — чем вызвал дружный смех зала и молчаливое осуждение Анненкова.

Даже председателю суда было неприятно такое отношение к награде:

— Ну всё-таки, за что вам дали крест? — спрашивает он. — За боевые отличия, за борьбу, за царя, Отечество, за храбрость?..

— Нет, особой храбрости и отличия я не проявлял, — мямлит Денисов. — Я сам удивился, за что мне дали крест?!

Цирк самоуничижения продолжается.

— За что вас Анненков произвёл в генералы? — спрашивает член суда.

— Я даже не говорил об этом в суде! — всплескивает руками Денисов. — Сам не знаю, за что он меня произвёл! Это было несерьёзное произведение, — оправдывается он, — потому что оно было за границей, задолго после войны, и я ему не придавал серьёзного значения…