Книга Личный пилот Гитлера. Воспоминания обергруппенфюрера СС. 1939-1945 - Ганс Баур
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Виннице была крупнейшая скотобойня, какую я когда-либо видел. Более тысячи русских ежедневно убивали здесь более полутора тысяч коров и телят, а затем освежевывали их туши. Время от времени это современное производство посещали делегации гостей. Директором комбината был мясник из Нюрнберга, который однажды пригласил нас отведать белых нюрнбергских сосисок с ливером. Единственным не очень хорошим воспоминанием, оставшимся после этого, в целом приятного, визита, был запах, исходивший от скотобойни. Он преследовал нас даже спустя несколько часов.
Гитлер приказал, чтобы все важные персоны пользовались не поездами, а самолетами, поэтому график работы нашего аэродрома постоянно был очень напряженным. В дождливые периоды грунт становился очень мягким, и нам приходилось подкладывать под самолеты, которые не стояли в ангарах, доски – чтобы машины не увязали в грязи. Позднее мы нашли для аэродрома более подходящее место, а прежний использовали только в случае экстренных посадок.
Вокруг Винницы были также разбросаны и другие командные посты и штабы. Геринг базировался в 25 километрах от этого города, в 50 километрах от месторасположения Геринга находилась ставка Гитлера. Риббентроп также приезжал на Украину.
В свободное время я отправлялся на Буг на своей машине-амфибии, чтобы посидеть с удочкой на берегу реки. Русским моя машина казалась довольно странной, но они находили мой способ рыбной ловли весьма занятным. Вокруг меня часто собиралось много зрителей, когда я возился со своими спиннингами новейшей конструкции. На них сильное впечатление производили как новые катушки, так и прозрачная леска, производившаяся концерном «ИГ-Фарбен». Она представляла собой тонкую, особо прочную нить, практически незаметную в воде. Недалеко от места рыбалки находился большой карьер, где несколько сотен русских добывали гравий для строительства дороги. Многие из них бросали работу и наблюдали со стороны, как я забрасываю леску на 50–60 метров и наматываю ее обратно на катушку. Обычно я возвращался с большим уловом щук и окуней.
Я часто рассказывал Гитлеру о своем увлечении, которое доставляло мне столько радости. Спортивная рыбалка не вызывала у фюрера особого восторга, но все же он полагал, что этим заниматься лучше, чем охотой. Он не испытывал никакой симпатии к охотникам, отправлявшимся пострелять по воскресеньям. Он считал охоту полезным занятием только в том случае, если она помогала выжить населению в экстремальных ситуациях. Все другие виды охоты фюрер отвергал.
Гитлер также признавал такую охоту, которая становилась смертельным поединком между человеком и зверем. Кадры, в которых животные на куски разрывали людей, его не шокировали.
Он не старался извести браконьеров в многочисленных охотничьих угодьях рейха. Как-никак браконьер рискует провести несколько лет в заключении, если его поймают. Во время войны Гитлер приказал освободить из лагерей всех браконьеров и зачислить их в команду Дирлевангера. Браконьеров все равно стало меньше, а Дирлевангер сколотил хорошо известный, испытанный в боях отряд, выросший затем в целую дивизию.
Помню, как Гитлер, обсуждая эту проблему с шефом гестапо Мюллером, сказал: «Посмотрим, кто сражается лучше, воскресные охотники или браконьеры!» «Старый добрый Мюллер» начинал паниковать, когда Гитлер выражал свое мнение относительно охоты. Неизбежно каждую осень в киноальманахи включались репортажи из крупнейших охотничих угодий с участием конечно же и Германа Геринга, главного лесничего страны. И Гитлер всегда называл это отвратительной бойней! Он закрывал глаза и не смотрел на экран до тех пор, пока кто-нибудь не говорил ему, что кадры со сценами охоты прошли.
При ответе на этот вопрос определенный интерес может представлять случай, произошедший в 1933 году. Утром 20 апреля в мой номер зашел гаулейтер Хофер из Инсбрука и попросил помочь ему доставить подарок Гитлеру ко дню рождения. Я спросил, что он собирается ему подарить такого необычного. Хофер сказал: «Мы поймали прекрасного горного орла. В Тироле осталось всего лишь несколько подобных особей!»
Он не понял моего возмущенного восклицания «О, несчастный!». Я объяснил ему, что среди скал Хохен-Гёля, горы напротив Оберзальцберга, пара великолепных горных орлов свила себе гнездо. Они часами кружили над Оберзальцбергом. Гитлеру нравилось смотреть на этих птиц, и он с восхищением наблюдал за их спокойным и величественным полетом. Но вот настал день, когда орлы исчезли. Старый охотник подстрелил одну из этих птиц, сделал из нее чучело и отправил в качестве подарка в Оберзальцберг. Гитлер сказал охотнику, что, как он надеется, это последний орел, которого тот подстрелил в своей жизни.
Вспоминая этот случай, я имел в виду, что Хофер вряд ли дождется благодарностей за то, что поймал орла. Но, невзирая на мои советы, Хофер хотел преподнести его Гитлеру. Я доставил гаулейтера вместе с птицей в рейхсканцелярию. Это был самый красивый орел из всех, что я когда-либо видел, – величественный, с красивым оперением, большими глазами и сильным клювом. Он стоял в большой железной клетке. Гитлер выразил свое восхищение орлом, сказав: «Хофер, хорошо, что он все еще жив. Такие создания должны жить в дикой природе, а не в рейхсканцелярии. Баур, полетишь вместе с Хофером обратно в Инсбрук. Орла нужно выпустить там же, где его и поймали». Однако Хофер указал на то, что у птицы была повреждена лапа, когда ее ловили. Тогда вызвали директора Берлинского зоопарка, и тот посоветовал не выпускать орла на волю: скорее всего, со сломанным когтем он не сможет добывать себе пищу. И орла передали в Берлинский зоопарк в качестве подарка от Гитлера.
В конце зимы 1941/42 года я получил приказ принять на борт своего самолета Антонеску и доставить его в Оберзальцберг. Гитлер в это время находился в Бергхофе. Когда я вылетел из Бухареста, ртутный столбик застыл на отметке минус 20 градусов. Я заранее прогрел двигатель, и по отопительной системе циркулировала теплая вода. После успешного десятиминутного испытательного полета мне показалось, что все функционирует нормально. Подъехал Антонеску в сопровождении своего штаба и жены, которая всегда провожала его до аэропорта.
Погодные условия не благоприятствовали полету. Карпатские горы полностью заволокло туманом. Через полчаса после вылета я обнаружил, что отопительная система перестала работать. На высоте, на которой мы летели, стоял мороз 28 градусов. Как позже выяснилось, замерзла одна из труб, что привело к разрыву шланга. Естественно, температура начала быстро падать, и в кабине нашего «Кондора» стало 10 ниже нуля, затем 15 и даже 12. Миниатюрный Антонеску очень сильно замерз. К счастью, у нас на борту оказалось двенадцать одеял. Члены моего экипажа укутали его с ног до головы, наружу торчал только нос.
Из-за мороза заледенели иллюминаторы, так что через них ничего нельзя было разглядеть. Кабина превратилась в ледяную пещеру. Я поднялся выше 4 тысяч метров, чтобы пробить облачный слой и спокойно пролететь над Карпатами. Через три с половиной часа мы приземлились в Берхтесгадене. Антонеску сказал, что полет был не таким приятным, как в прошлый раз, поскольку он не мог смотреть сквозь иллюминаторы и к тому же было ужасно холодно. Я объяснил ему, что случилось, и пообещал все исправить к обратному полету. По прибытии в Бухарест Антонеску пригласил меня на обед и наградил орденом Румынской Короны – и это, несмотря на такой не слишком комфортабельный полет!
