Книга Неужели это я?! Господи... - Олег Басилашвили

Я начал работать в этом ключе – и, к стыду своему, должен признаться, получал громадное удовольствие от репетиций.

Во время репетиций «Волков и овец» моя мама лежала в больнице в Ленинграде, и я знал, что у нее неоперабельный рак.

Кончалась жизнь. И мамина, и моя.

Мамина сухая и дрожащая от напряжения рука первого сентября в Тбилиси, наши беседы и споры на Покровке, мамины приезды ко мне в Ленинград, и белоснежная Чайка, и речка Серебрянка с дрожащей над ней голубой стрекозой в Пушкине, и васильковое поле в Муранове, – умирала вместе с мамой вся моя жизнь…

Я понимал, что когда-то настанет этот страшный час, но гнал прочь страшные мысли…

Ленинград, проспект Мориса Тореза и парк напротив больницы были завалены снегом. Я дежурил у мамы, меня сменяла Галя. Я мчался в каком-то дурмане на репетиции и – репетировал с огромным наслаждением. В зале смех, пыхтенье Гоги…

В ужасе я спрашивал себя: что со мной?!! Неужели я так черств, что могу забавляться и забавлять окружающих, зная, что моя любимая, родная, единственная моя кровинушка, мама моя сейчас умирает медленно, все понимая, и, не желая огорчать меня, на вопрос: «Как ты себя чувствуешь?» – всегда отвечает мужественно, по слогам: «Хо-ро-шо…»

Не знаю, может быть, это была самозащита организма – отключиться на четыре часа, а потом опять мчаться к маме, в слепой надежде на чудо…

Вот она, сволочнейшая природа артиста. Вот почему артистов не хоронят в ограде кладбища. Вот почему я никогда не забуду черный глаз белоснежного голубя, почти невидимого за окном на фоне сияющего снегом парка.

Не знаю, что стало бы со мной, если б не Галя, Оля, Ксюша.

И Георгий Александрович, который пришел на похороны и стоял у маминого гроба в крематории…

Актриса Лариса Малеванная в спектакле «Дядя Ваня» была назначена на роль красавицы Елены Андреевны.

Надо сказать, что Лариса, обладая очаровательной внешностью, обаянием привлекательной женщины, была по совершенно для меня непонятной причине крайне низкого мнения о своей внешности. Пришла она к Товстоногову, поблагодарила за замечательную роль и поделилась своими сомнениями:

– Я, конечно, счастлива, Георгий Александрович, но я не имею права на эту роль! По-моему, мои внешние данные не соответствуют эпитетам, какими ее награждают: «роскошная женщина» или – «о, какая красивая!..» Это Астров. А дядя Ваня – «чудная женщина… красавица… умница…». Вот как о ней говорят!

Блеск очков. Дым «Мальборо»:

– А кто говорит-то?! Кто?! Два деревенских дурака! Идите и работайте.

Крыть нечем.

Спорить с Гогой было невозможно.

Однажды Товстоногов решил ввести меня в идущий уже спектакль «Энергичные люди» на роль персонажа, который именовался Шукшиным «человек с простым лицом, а для краткости – Простой человек». К тому времени я уже много играл, около двадцати двух спектаклей в месяц, и мне не улыбалась перспектива полного уже отсутствия свободного времени. К тому же, Сева Кузнецов хорошо играл эту роль, внешне абсолютно подходил к ней, несмотря на то что был начитан, интеллигентен и прочее. Но «Энергичные люди» должны были идти в параллель со спектаклем, где тоже был занят Кузнецов, и решено было ввести меня.

Я пошел к Товстоногову. Приготовил убедительный довод: несовпадение моих внешних данных с образом «простого человека».

– Георгий Александрович! Если посмотреть на меня со стороны, я произвожу впечатление человека с интеллигентным лицом! Этакий князь, барин, недобитый интеллигент. А герой Шукшина – деревенский парень, спившийся в городе люмпен. Мои внешние данные абсолютно не совпадают с персонажем по имени «Человек с простым лицом».

Пауза.

Палец с блеснувшим перстнем упирается в меня:

– Вот! Вот! Именно поэтому, Олэг, я и поручаю вам эту роль.

Что тут скажешь? Выучил текст, натянул на себя старые свои проношенные брюки, надел собственные растоптанные башмаки фабрики «Скороход», взял жженую пробку, нанес сажу на пористую губку и сделал «густую небритость». Все. Весь грим. И почему-то почувствовал необычайную легкость и радость, и возможность импровизировать, валять дурака.

После моей «премьеры» в этой роли Товстоногов устроил в своем кабинете фуршет в мою честь. Чего никогда раньше не бывало.

– Видите, Олэг? Я был прав!

И роль эта стала одной из самых моих любимых.

Геннадий Богачев сейчас один из ведущих артистов театра. Но поначалу Гога не давал ему ярких ролей, «выдерживал» его, словно хорошее вино, культивируя в нем голод на работу. Так он поступал со многими, видимо, и со мной.

Я отметил Геннадия сразу же в роли деревенского алкоголика – в маленькой роли, но очень точно, в характере, сыгранной, без малейшего нажима, очень узнаваемо. Когда на худсовете при обсуждении спектакля я отметил именно Геннадия, а потом уже главных исполнителей, то увидел, что Гога был недоволен: ему важно было услышать хвалу в адрес именно главных персонажей. Они определяли лицо «спэктакля». И вот наконец Гена получает блестящую роль – «мистера Джингля, эсквайра» в спектакле «Пиквикский клуб». Я в спектакле не занят, но ностальгия по моему любимому МХАТу, по «Пиквикскому клубу» во МХАТе, где блистали Кторов, Карев, Массальский, Блинников, Комиссаров, Попов, Болдуман – созвездие блистательных мхатовцев, – частенько приводила меня на репетиции, когда они шли уже на сцене. У Гоги на репетициях всегда много было народу, ибо и репетиция тоже становилась своеобразным спектаклем. Геннадий хорошо репетировал!

Но вот как-то дома раздается телефонный звонок.

Голос Товстоногова:

– Олэг, у нас заболел Богачев. Тяжелейшая форма ангины. Он уже две недели не ходит на рэпэтиции, лежит в больнице. Не могли бы вы прийти на репетицию и – можно даже с ролью в руках – общаться с артистами вместо Богачева. Они ведь в трудном положении: вынуждены сейчас репетировать с пустотой! Вы же бывали на репетициях, имеете общее представление. Конечно, как только Богачев выздоровеет, вы будете свободны. Да и недолго – до премьеры три недели.

– Хорошо, Георгий Александрович.

Пришел я в репетиционный зал, показали мне мизансцены, а затем – уже на большую сцену Вел я себя на репетициях раскованно: премьера мне не грозит, скоро вернется Геннадий. Потому веду себя вольно и хулиганю изо всех сил, забавляя артистов.

Наконец пронесся слух, что Геннадий выздоровел. Подхожу к Товстоногову и говорю, что репетировать с завтрашнего дня будет уже Гена. А Товстоногов в ответ:

– Олэг! Рэпэтировать и играть эту роль будете вы!

Я оторопел от неожиданности. Во-первых, а как же Гена?! Ведь у него были, наверное, надежды на эту роль, ведь столько времени и труда им потрачено. И еще: а что могут подумать многие – что «подсидел» товарища, мерзавец, точно как Олег Борисов в «Генрихе IV» подсидел Рецептера? Ну уж нет! И я пошел «на вы»: