Книга Хроника потерянного города. Сараевская трилогия - Момо Капор

«Иногда мне кажется, что здесь я теряю сознание от тоски, что у меня кружится голова от здешней пустоты… – исповедовался во время прогулки сараевский писатель Исаак Самоковлия своему другу Ото Бихали Мерину. – Все прошло, исчезло все, что было здесь действительностью».

Тогда же Ото Бихали припомнил знаменитую корчму «Шедрван», этот фирменный знак ночной жизни в Сараево:

«Я знал это местечко. Гаремные реминисценции, подкрепленные фокусами в восточно-арабской стилистике, пальмами в кадках, пахлавой и танцем живота. Местечко с дурной репутацией, мечта недорослей, неодолимо притягивающее мелких людишек, офицеров, изображающих высшее общество, и иностранцев, желающих и ночью наслаждаться достопримечательностями города».

А вот и наши современники…

Поэт-изгнанник, Райко Петров Ного, разоблачает сущность Сараево в «Тумане» 1972 года:

Дух города по имени туман Высасывает соки моей жизни…

В Сараево того же года другой поэт, Радован Караджич, пишет:

Дымится город как кусочек ладана, И в этом дыме наша совесть вьется.

Самый молодой в долгом ряду поэтов, воспевших Сараево, Деян Гуталь, оплакивает свой город:

Молю тебя, Боже, дай мне увидеть весь мир, Но только навеки спаси от Сараево!

На всех континентах есть множество городов, которые намного больше, счастливее и красивее Сараево, но у них никогда не было своих влюбленных в них поэтов и писателей, кроме тех, что пишут в путеводители. Чтобы хоть что-то значить в этом мире, городу недостаточно быть просто красивым и счастливым, так же как нет в истории литературы великих романов о счастливых женщинах без прошлого; главные их героини всегда несчастны – Манон Леско, Эмма Бовари, Анна Каренина или леди Чаттерлей…

Паук Андрича, который никогда не выползает из мрака расселины, натянул, похоже, над Сараево невидимую сеть, в которой, сами того не подозревая, мы, родившиеся здесь и писавшие об этом городе, запутались навеки. Эта липкая, прочная паутина из тонких ностальгических нитей, опутав, удерживает нас даже тогда, когда мы находимся в тысячах километров от родного города. Мы до конца остаемся его узниками, а когда умрем, наверняка станем добычей огромного паука, терпеливо поджидающего нас в засаде.

«– Сараево богато окрестностями, – сказал испуганный мальчик знаменитому репортеру, который остановил его на Главной улице.

Телевидение доставило эту фразу во множество городов, в бесчисленное количество квартир.

Так, например, я услышал ее, находясь в сотнях километров к северу.

«Сараево богато окрестностями…»

А другие города – нет? Я с открытыми глазами нырнул в эту фразу и вынырнул из нее полным приверженцем Сараево. В этих трех словах крылась тайна любви, состоящая из тупоумных школьных уроков и загородных экскурсий, во время которых гимназисты впервые видят новыми глазами волнующие тела девочек на мшистой земле горы Требевич. Господи, Сараево богато окрестностями…». (1970)

133.1. Благословите ныне Господа, все рабы Господни, стоящие в доме Господнем, во время ночи. 2. Воздвигните руки ваши к святилищу, и благословите Господа. 3. Благословит тебя Господь с Сиона, сотворивший небо и землю. Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя.

Рокочут и трепещут голоса монахов, творящих молитву, текущую по храму в ночи невидимой рекой. Его каменные стены теряют вес, превращаются в занавес, раскрываются и растворяются в темноте, открывая путь небу, которое бесшумно опускается на молящихся. И уже никому не распознать, всепрощающий ли Космос снизошел на нас или мы сами поднимаемся в небеса. Похоже, все становится возможным в эти благословенные часы, пока сменяют друг друга смиренные голоса обитателей Хиландара, попеременно читающих Псалмы Давидовы – словно во все века никогда и не прекращалось чтение Псалтиря; пока длится оно, мы – живые и давно усопшие – спасаемся и существуем. Наполненная теплыми человеческими голосами и верой хиландарская церковь поднимается и парит в темноте липкой средиземноморской ночи, освещая грешную землю вместо угасших звезд. Исчезает тяжесть в отекших от долгого стояния ногах, мы перестаем ощущать тело, а души наши раскрываются навстречу исчезнувшим лицам, которые встречались нам на жизненном пути. Они исполняют нас милостью всепрощения, проходят перед нами, задерживаются, смотрят на нас с доброй любознательностью и исчезают во тьме за колоннами или растворяются в серебристой дымке под куполом.

Когда-то давно жил в городе Сараево человек по имени Стефан Мезе. Он приехал с чужбины в нищую Боснию еще до Первой мировой войны; в нем смешались австрийская, венгерская и чешская кровь с примесью крови евреев-ашкенази. Стефан Мезе всю свою жизнь был официантом, но его блистательная карьера оборвалась в отеле «Европа» знаменитого Ефтановича одновременно с выстрелом юного Гаврилы Принципа.

Низенький, сморщенный, как печеное яблоко, вечно в потрепанном черном костюме с засаленной бабочкой и в полуцилиндре, Мезе был похож на ворона, которого пощадили и оставили каркать над развалинами сгнившей черно-желтой монархии.

Он жил в конуре на одном из углов Главной улицы, напротив Большого парка, над кондитерской и модной лавкой, торговавшей вуалями. Он был владельцем единственной в мире своеобразной коллекции меню, в числе жемчужин которой было меню последнего ужина эрцгерцога Фердинанда, а также карта вин с «Титаника», погреба которого опустошила соленая океанская вода. Я был хорошо знаком с господином Мезе и регулярно навещал его во время летних каникул, пытаясь извлечь хоть какие-то звуки из астматичной фисгармонии, работавшей от ножных мехов.

Каждый день ровно в полдень Стефан Мезе появлялся в окне своей конуры и кормил голубей. Поскольку он начал делать это еще в 1908 году, многочисленные поколения сараевских голубей привыкли к полуденному ритуалу, намертво врезавшемуся в их голубиные души, и с каждым годом их прилетало все больше и больше, полностью закрывая старенький домишко – его окна, трубы и крышу – сизым облаком трепещущих крыльев.

Потом, где-то в середине пятидесятых, дом снесли, его просто выдернули, как сгнивший коренной зуб, а площадку как следует разровняли – чтобы построить на ней универмаг. Стефан Мезе получил новую, приличную квартиру в новостройках Нового Сараево, но до самой смерти ежедневно ровно в полдень приходил на площадку, где некогда стоял его дом, с карманами, полными кукурузных зерен.

И вот чудо из чудес! В момент, когда церковный колокол возвещал полдень, небо над главной улицей меркло: со всех концов Сараево слетались голуби – с обрывов Бистрика и с Башчаршии, голуби из Чифутняка и Голубняка, из Ковача и Вратника, сизые птицы с Требевича и стаи с Берега – бесчисленные сараевские эскадрильи голубей.