Книга Улица Сервантеса - Хайме Манрике
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стоило Моррикоте завершить рассказ, как в беседу снова встрял Санчо.
– Думаю, я не должен напоминать дону Мигелю, что являюсь послушным верноподданным нашего королевского величества. Но я готов пойти против этого указа, потому что у семьи Панса в жизни не было соседей лучше, чем Моррикоте. И коль скоро я не имею великой чести и удовольствия знать нашего сиятельного короля лично или быть его соседом, а с Моханадом нас связывают тесные узы дружбы и уважения, я счел за лучшее сопроводить моего товарища в Эскивиас и не покидать его до тех пор, пока он не откопает свое золото и не воссоединится с семьей.
Я видел бессчетное число морисков, которых калечили, сжигали, лишали имущества и выгоняли с земли, возделываемой ими в течение многих поколений – с земли, ставшей им родной и подарившей вечный покой их предкам.
– Ваша тайна умрет со мной, – заверил я друзей.
Мы обнялись. Я пожелал их планам успеха и условился свидеться с Санчо в мой следующий приезд в Эскивиас. Затем я взгромоздился на лошадь и продолжил путь в Толедо, хотя голова моя кружилась от прекрасного вина, невероятной истории Санчо и невыразимой радости от встречи со старым другом.
Через несколько месяцев вернувшись в Эскивиас и осведомившись о Санчо, я узнал, что он купил для Тересы и Санчиньи лучший дом в селении, однако его дочь наотрез отказалась бросать своих свиней. Санчо снова покинул Эскивиас в сопровождении верного слуги. Хотя он был далеко не молод и здоровье его оставляло желать лучшего, он заявил, что провел в странствиях слишком много времени, чтобы засиживаться на одном месте:
– Моя добродетельная, прекрасная и верная жена, возлюбленная дочь, милые внуки! Боюсь, моя жажда путешествий еще не утолена. В ушах моих вновь звучит труба, зовущая в путь, а сердце сгорает от нетерпения увидеть все те места, в которых я еще не бывал, – и желательно до того, как Господь призовет меня к себе и потребует отчета о прегрешениях. Может, за забором трава и не зеленее, – заключил он, – но там она, по крайней мере, другая и растет на другой земле.
Мне неизвестно, что стало с ним или Моррикоте, хотя я надеюсь, что они попали в Новый Свет, куда я отчаянно стремился в юности и где мне так и не довелось побывать. Судьба избрала для меня другой путь – никогда более не покидать Испанию, без устали колесить по ее дорогам и знакомиться с населяющими ее людьми, дабы потом написать о странствиях Дон Кихота и Санчо.
Казалось, земля снова поглотила моего друга. Но я надеюсь, что куда бы ни привела его судьба, он прочтет о своих новых приключениях в подлинной второй части «Дон Кихота», включающей, среди прочего, рассказ о нашей удивительной встрече – хоть в романе он и выдан, как водится, за вымысел.
Фальшивый «Дон Кихот»
1587–1616
Если кто и повинен в том, что моя жизнь приняла подобный оборот, так это юношеская моя любовь к поэзии, которую, если память мне не изменяет, Дон Кихот называл неизлечимой болезнью. Дон Луис Лара впервые обратил на меня внимание благодаря невинному замечанию, которое я сделал по поводу «Избранных произведений Гарсиласо де ла Веги», замеченных мною на его рабочем столе. Это случилось вскоре после того, как я поступил на службу в Совет Индий. Придержи я в тот момент свой несносный и необузданный язык, кто знает, как бы все обернулось? Многолетняя связь, выросшая из этой первой беседы, вовлекла меня в сети вражды, которую дон Луис питал к Мигелю де Сервантесу, и сделала участником мести, отбросившей зловещую тень на большую часть моей жизни.
Сделав меня кем-то вроде своего осведомителя, дон Луис выделил меня из прочих скучных, начисто лишенных воображения писарей, которые работали в нашей канцелярии. После того как в 1587 году Мигель де Сервантес покинул Эскивиас и переехал в Севилью, моей главной обязанностью стало следить за каждым его шагом и докладывать дону Луису. Таким образом я избежал всегда претившей мне работы – этого заточения в душных, тесных, затхлых кабинетах, пропитанных запахом чернил и бумажной пыли. Каждый божий день мои менее удачливые товарищи долгими часами гнули спину за канцелярскими столами, переговариваясь пугливым шепотом, скрипя пером по бумаге, передвигая длинные ряды цифр из одного столбца в другой или же сочиняя отчеты, предназначавшиеся исключительно для архива, где единственными их читателями были тараканы да крысы. Эти несчастные отрывались от столов, только чтобы откашляться, почесаться, прочистить нос или справить нужду, а после обеда мучительно боролись со сном. Я презирал их жалкое, лишенное смысла существование, притом понимая, что, если бы не мимолетная усмешка судьбы, моя собственная жизнь сложилась бы точно так же.
Во время одной из ежемесячных поездок в Эскивиас – якобы для проверки отчетов местных властей – я узнал, что Сервантес покинул жену и отправился в Севилью, где надеялся устроиться комиссаром по закупке зерна для Непобедимой армады. В то время Испания ввязалась в злополучную распрю с Англией, надеясь таким образом предотвратить закат нашей великой империи. Я только обрадовался возможности посетить Севилью – город, славный своей красотой и богатой историей, королевским дворцом, поэтами и художниками. Там я выяснил, что Мигель де Сервантес получил вожделенную должность; теперь он был государственным чиновником, как дон Луис и я сам.
– Он стал разъездным сборщиком зерна для Армады, – доложил я дону Луису по возвращении в Мадрид.
Тот одарил меня одной из своих редких счастливых улыбок. Я уже привык, что неудачи Сервантеса составляют для него величайшее удовольствие, хотя не понимал, чем плох пост королевского комиссара.
– Вы проделали прекрасную работу, Паскуаль, – сказал дон Луис.
Я мог по пальцам одной руки пересчитать случаи, когда он хвалил меня за выполненные поручения – словно и не ожидал от подчиненных ничего, кроме безупречной работы. Я сидел напротив, потягивая херес. Был поздний вечер, кабинет почти погрузился в темноту. Сумерки были любимым временем суток дона Луиса: казалось, они его успокаивали.
– Для человека, чья чистота крови до сих пор вызывает сомнения, – продолжил он, отхлебнув хереса, – это идеальное занятие. Думаю, не стоит напоминать вам, что, когда дело доходит до изъятия денег, евреи превращаются в ненасытных пиявок.
Я позволил себе смешок, но тут же выпрямился и принял серьезное выражение. Впрочем, во взгляде дона Луиса не читалось неодобрения.
– В среде королевских комиссаров царит чудовищное разложение, Паскуаль. Даже самые честные люди, а Мигель, будем откровенны, к ним не относится, в конце концов вливаются в толпу воров и подонков, которыми окружены по службе. Ему придется играть по их правилам, если он хочет удержаться на этой должности. А потом он получит то, чего и заслуживает.
Дон Луис медленно допил херес, глядя в точку за моей спиной. На губах его играла легкая улыбка, но затуманенные грезой глаза отчего-то внушали страх. Наконец он отослал меня мановением руки, даже не снизойдя до взгляда.
Я стал ищейкой, вынюхивающей следы Сервантеса в Богом забытых андалусских селениях. Благословляю свою счастливую звезду: это оказалось куда приятней, чем день напролет горбиться над бумагами. Теперь я был избавлен от похожего на склеп здания Совета и общества своих коллег, напоминавших печальные души в ожидании выхода из чистилища. Вдобавок мне выпал случай исполнить давнюю мечту и как следует поколесить по Испании.
