Книга Белая свитка - Петр Краснов

– Крепимся, Феопенушка.

– Крепись, сестрица… Бог-то посильнее красных будет, со всею ихней артиллерией…

День шел, и не знала и не соображала Ольга, быстро или тихо идет время. Ползет или мчится, неостановимое? Рано или поздно? Раненые прибывали сначала по одиночке, пешком, потом их стали привозить на санках ручных, по двое, по трое. Во всех халупах кипела работа. Все женщины, все мальчишки были при деле.

Уже попадали снаряды в дома. Начались пожары, их гасили общими усилиями. Один мальчик был убит, два ушиблены осколками, Варя Толстая была прострелена шрапнелью. Корпии не хватало. Тех, кто был ранен полегче, у кого кровь не так сильно шла, перевязывали газетными листами. Жутко выглядели руки и ноги в кровенящих газетах – точно куски мяса в бумажной обертке.

Шел тихий шепот. Собственно, никто ничего не говорил и не шептал. Шепот мысленный: не устоять партизанам. Красных навалилась целая бригада, два полка, с артиллерией. У наших из четырех пулеметов два подбиты, а у красных бьет шестнадцать пулеметов. Нельзя носа показать из окопов. Если еще раз атакуют, ворвутся в окопы, не хватит рук колоть неприятеля.

А потом?.. Потом ворвутся в село.

С женщинами расправа известная. Помощи ждать неоткуда. Откуда же помощь? Партизаны здесь одни.

В страшной тоске, что вдруг точно крепкою, жесткою ладонью сжала Ольгино сердце, она вышла из халупы подышать свежим воздухом.

В халупе, переполненной ранеными, стоял душный, терпкий запах крови, нечистого белья и табачного дыма от крученок. Нельзя было отказать раненым умирающим в удовольствии затянуться табаком.

Далекий ружейный треск, прерываемый частою стукотнею пулеметов, покрывался грохотом пушечной пальбы и треском ломаемых, падавших деревьев. Сейчас артиллерия не обстреливала деревню. Весь бой был там, где, знала Ольга, в расчищенных старых германских окопах находились партизаны. Там их оставалось немного. Вот где все они. На холме, напротив, где все так же широко раскрыты церковные двери, видно сквозь них, как в храме на полу, словно кули, накрытые белыми свитками и серыми шинелями, лежат убитые партизаны. В головах их теплятся свечи.

«…Молитву пролию ко Господу и Тому возвещу печали моя…» Не устоять партизанам.

Последние раненые говорили: нету патронов. Ожидают атаки, чтобы бросить ручные гранаты, а потом схватиться на штык и драться до смерти. Да и штыков осталось немного… Конец приходит «Боровому».

«…Погуби крестом Твоим борющие нас…»

Бездумно прошла Ольга к краю села. Там, спускаясь в овраг, шла занесенная снегом, узкая дорожка… «На Перекалье… Туда, говорят, будем спасаться».

«…Господи, воздвигни силу Твою и прииди во еже спасти ны…»

Ольга остановилась. За халупами не так слышна была перестрелка. Лес стонал и шумел сзади. Впереди была тишина. Густым снеговым покровом были одеты ели. Темным, непроницаемым и надежным казался густой черный лес. Ольга смотрела в его синеватый сумрак.

– «Воздвигни Силу Твою… – прошептала Ольга. – Прииди во еже спасти ны».

Глаза напряглись. В лесу, где никого не могло быть, где никого не должно было быть, что-то мелькнуло. Черное, высокое, быстрое… Какая-то тень скользнула между деревьями. Промчалась, обходя Боровое. Другая, третья… Редкая цепь. «Они»… Красные!

Стало ясно видно человека. Высокий, ловкий, с военной осанкой… Черная кожаная куртка. Такие же штаны. Сапоги выше колен. На поясе и через плечо патроны. На плече винтовка на ремне. Он бесшумно, как черная тень, скользит на лыжах, легко опираясь на тонкие палки. Ловкий ходок! Он свободно лавировал между деревьями. Скрывался на миг за широкою елью… Появился – близкий, с румяным лицом под кожаной фуражкой.

Острые, колючие иглы поползли по ногам Ольги, поднялись по спине, сдавили шею. Заморозило сердце. В глазах потемнело. В полусознании мелькнула мысль: «В кармане заклеенный воском орешек. Марья Петровна дала… В последнюю минуту… Чтобы живою не даться».

Ольга хотела нащупать орешек. Не слушались руки. Висели неподвижные, тяжелые, холодные. Не ее, чужие руки.

Она не упала. Сомлев, продолжала стоять. Прислонилась только к темной, обгорелой халупе. Ничего не видела. Не понимала, сколько мгновений так прошло. Когда стало светлеть перед глазами, холодный пот выступил на лбу, в висках стучала жестокая боль. Ольга была так слаба, что не могла тронуться с места. Из леса длинной змеей, заполняя овраг, скрываясь в его глубине, двигалась узкая колонна людей в черной одежде. Они несли ружья на ремне, по-военному строго, по-охотничьи свободно и сноровисто. И шли они легко, взметывая ногами глубокий снег, привычные ходить по сугробам. Впереди – осанистый старик. Никаких внешних отличий на нем не было. Так же, как у всех, у него были патронташи, так же висела на плече винтовка со штыком, но во всей его осанке было что-то начальственное.

Ольга смотрела на него, обеими руками держась за грудь. Ей казалось, что выскочит ее сердце, вдруг бурно забившееся. У нее перехватило дыхание. Оно прерывалось. Потом дышала часто, жадно глотая морозный воздух.

Впереди людей, однообразно, солдатски-щеголевато одетых в кожаные куртки, по-стариковски небрежно шел Всеволод Матвеевич Ядринцев.

Воздвиг Господь силу Свою!

Всеволод Матвеевич крикнул мимо Ольги, в деревню:

– Эге! Эге-го!.. Где Беркут?

Ему ответили издалека, от церкви.

– Здесь… Раненого принесли… У школы.

Всеволод Матвеевич повернулся к своим и крикнул по-военному строго:

– Строй взводы!.. а-арш! – И уже подле самой Ольги сказал кому-то в ряды: – Петрунчик… Резервную колонну на площади.

Сам он ускорил шаг, направляясь к школе.

Тот, кого он назвал Петрунчиком, отделился от колонны, заливавшей всю ширину деревенской улицы. Это был высокий человек, очень белокурый, – Ольга сказала бы про него: чухна, – в блестящем на солнце пенсне, без усов и бороды, но, видно, не молодой. Прямой, как жердь, вытянутый, точно аршин проглотивший, он, повернулся к колонне и по-офицерски отчетливо скомандовал:

– Первая рота! Сомкни колонну!

Сложил руки рупором и крикнул в лес:

– Матвеич… прика-зал!.. Резервную колонну!.. По первому батальону!

Село наполнялось черными кожаными людьми, сапожным мерным по снегу скрипом, манерочным позвякиванием на поясах, запахом кожи, махорки и пота, терпким, бодрящим запахом смело идущей пехотной колонны.

Ольга побежала, обгоняя солдат, к школе, где лежал раненый Беркут.

36

Атамана Беркута по его приказу вынесли на школьное крыльцо.

– Все одно… умру… Знаю… На воздухе хочу… Бога видеть, – сказал он. – Положите к лесу лицом… Хочу на лес смотреть.

Легко раненые партизаны, мальчики толпились подле. От церкви прибежал Владимир. Пришел Феопен с перевязанною рукою.