Книга Читающая по цветам - Элизабет Лупас

– Отличный план, сестра, – сказал Морэй, расплывшись в самодовольной улыбке. Он явно хотел, чтобы она получила пророчества о quatre maris. Он желал, чтобы она поскорее вышла замуж за безумного сына испанского короля или за какого-нибудь другого чужеземца и наконец уехала из Шотландии – ведь регентом она тогда наверняка назначит его самого. – Это намного лучше, чем сжечь ее как ведьму или отрубить ей голову за государственную измену.

– Уж лучше быть сожженной, – сказала я. – Уж лучше пусть мне отрубят голову. Я никогда не выйду замуж за Рэннока Хэмилтона, и он никогда, никогда не получит Грэнмьюар.

Морэй допил свое вино, отдал пустой кубок служанке и встал.

– Я позабочусь о том, чтобы вы вышли замуж, – сказал он. – Сестра, давайте вернемся в Холируд. А мистрис Ринетт может провести ночь в городской тюрьме, где у нее будет время поразмыслить о сожжении и обезглавливании и о том, что может случиться с ее дочерью и ее домочадцами, если она будет упорствовать и дальше.

Королева допила остаток своего вина.

– Мне хочется музыки, – сказала она. Она вела себя так, словно меня там не было. – И танцев. И легкий ужин. Велите графу Роутсу договориться о бракосочетании в церкви Святого Джайлса завтра утром.

Глава двадцать четвертая

Меня отвели в старую тюрьму при Ратуше. Я ожидала увидеть там цепи и крыс и сочащуюся по каменным стенам воду, но вместо этого меня заперли в крошечной, но совершенно обыкновенной комнате, находящейся на одном из верхних этажей в передней части здания. В ней было маленькое оконце, забранное ржавой железной решеткой, узкая койка с соломенным тюфяком и одним сомнительной чистоты одеялом, табурет и ночной горшок. Я подтащила табурет к окну и села на него, глядя на запад, где на вершине скалы возвышался Эдинбургский замок.

– Куда же ты подевался? – прошептала я, обращаясь к серебряному ларцу Марии де Гиз. – Как давно ты исчез, и почему никто до сих пор не заявил, что ты у него?

Но ларец, конечно же, не ответил.

На улице быстро стемнело. На ясном черном небе выступили звезды. Тюремщик принес мне овсяную лепешку и кружку достаточно чистого сидра. Я поела и попила, поскольку делать все равно было нечего и поскольку, что бы завтра ни произошло, мне понадобятся все мои силы.

Осуществит ли Морэй свою угрозу казнить меня, если я не подчинюсь?

Вряд ли. Королева сказала, что не хочет больше казней, и теперь, когда он снова в фаворе, он не повторит свою ошибку и не станет ранить ее чувства. Однако королева подобна позолоченному флюгеру – за одну минуту ее настроение может измениться на прямо противоположное.

Морэй уверен, что я знаю, где находится ларец – это еще одна причина считать его угрозу пустым сотрясением воздуха.

Что же случится, если я и дальше продолжу отказываться выйти замуж за Рэннока Хэмилтона?

Конечно же, тогда я не выйду из тюрьмы; может статься, меня переведут в камеру, где действительно будут и цепи, и крысы, и вода, сочащаяся с каменных стен. Морэй найдет способ отобрать у меня Грэнмьюар в пользу короны, а над Майри будет учреждена опека, и она станет воспитанницей королевы. Леди Маргарет Эрскин грозилась увезти ее в Лохлевен, и при одной только мысли о том, что моя прекрасная девочка, драгоценное дитя Александра, попадет в лапы злобной, мстительной матери Морэя, меня охватил неистовый гнев.

Тетушка Мар превратится в бесправную, беспомощную нищенку. Конечно, Норман Мор приютит ее – об этом позаботится Дженет. Но что станется с самим Норманом Мором и его семьей, если я потеряю Грэнмьюар? Тогда он лишится работы и потеряет свой дом. Старый отец Гийом и пожилой солдат Робине Лури, которого моя мать привезла с собою из Франции – куда пойдут они? И что ждет жителей деревни Грэнмьюар?

Если я соглашусь выйти замуж, то я, по крайней мере, останусь жива, выйду из тюрьмы и по-прежнему буду хозяйкой Грэнмьюара.

Я смогу бороться за себя, своих близких и свой дом.

Если только Рэннок Хэмилтон не убьет меня, мстя за мои слова, сказанные ему в церкви Грэнмьюара, слова, которые заставили его трусливо поджать хвост и бежать с позором.

Нет, он не посмеет убить меня. Он будет верить, что я где-то припрятала ларец, потому что так считает Морэй. Ему придется оставить меня в живых и заботиться о том, чтобы я не потеряла рассудок – во всяком случае, до тех пор, пока он будет верить, что я знаю, где ларец, и пока я ему не скажу, куда я его дела.

А я, разумеется, не скажу. Я ничего не смогу ему сказать, потому что не знаю.

Хорошенькая история, что и говорить.

Итак… сколько же у меня остается времени?

Только до тех пор, пока тот, кто действительно взял ларец, не даст знать, что запечатанный пакет с пророчествами Нострадамуса и зашифрованные страницы с секретами Марии де Гиз находятся у него – или у нее. И то, и другое желают заполучить слишком многие, и в конце концов кто-нибудь из них непременно разгласит, кто нынешний владелец пророчеств и зашифрованных записей королевы-регентши.

И что же тогда делать мне?

Я не знала.

Даже если я смогла бы сейчас, сию же минуту сбежать отсюда и добраться до Холируда, даже если бы я нашла там Уота и Дженет и Лилид и Сейли – а я ведь даже не знала, уехали ли они вслед за мною из Лохлевена, – даже если бы мы нашли способ вместе бежать в Грэнмьюар, что тогда? Замок был соединен с побережьем Шотландии только узким скалистым перешейком, и его можно было защищать хоть до скончания времен. Или, по крайней мере, пока мы все не умрем с голоду.

Я не знала, что мне делать. При одной только мысли о том, что я могу стать женой Рэннока Хэмилтона, меня начинало мутить.

Я тосковала по Александру. Я тосковала по… нет, я не стану признаваться даже себе самой, по кому еще я тосковала. Как бы то ни было, я тосковала по Сейли, моему верному Сейли с его крепким теплым тельцем, атласными ушками и крапчатыми лапками.

Я посмотрела на звезды и заплакала.

Настало утро.

Двое воинов графа Роутса отвели меня в церковь Святого Джайлса. Мне не дали ни воды, чтобы умыться, ни даже гребня, чтобы привести в порядок волосы. На мне была все та же амазонка из серо-голубой бумазеи, которую я надела в Лохлевене – неужели это было только вчера утром? Она была испачкана и помята и едва ли подходила для бракосочетания, но мне было все равно. Даже если бы мне предложили сейчас платье алого венецианского шелка с модными разрезами, золотым шитьем и отделкой жемчугом, сорочку из тончайшего батиста и нитки рубинов и цитринов, чтобы украсить волосы, я бы ни за что их не надела.

Мы вошли в церковь через высокую закругленную арку западных ворот и прошли вдоль нефа, западная часть которого была отгорожена реформатами, дабы там проходили заседания Парламента. Было утро пятницы, и в церкви было темно и пусто и пахло камнем. Никаких свечей, никакого ладана для мастера Нокса и его протестантов. Далее главный неф старой церкви состоял из нескольких маленьких часовен, и в одной из них стояла группа мужчин. Морэй, Роутс, Рэннок Хэмилтон. Мужчина, которого я никогда прежде не видела, низенький и толстый, одетый как протестантский пастор. Перед входом в часовню стояли с полдюжины воинов, носящих герб Морэя и вооруженных шпагами и кинжалами, несмотря на то что они находились в церкви. Королевы здесь не было, как не было и никаких других женщин.