Книга Город Лестниц - Роберт Джексон Беннетт

А самое ужасное – этот мальчишка очень походил на нее. У Шары никогда не было – ни тогда, ни потом – этих типично женских округлостей: по сути, у нее было тело мальчика – сплошные плечи и никаких бедер. И никакой груди, естественно. «Неужели я была лишь дешевым заменителем? – думала она потом. – Чем не способ заниматься запретной любовью, не совершая ничего запретного?» И даже так она все равно не могла заменить настоящее – чего-то в ней, знать, не хватало.

Он умолял ее сказать хоть слово. Ответить. Крикнуть в ответ. Она молчала. Она вышла из его комнат – и из его жизни. На все оставшееся время их учебы.

(Она, кстати, до сих пор с гордостью вспоминает об этом эпизоде: вот ведь, смолчала. Сумела. Стояла гордая и неприступная. А еще ей было до сих пор стыдно: это что же, она так расклеилась и так струсила, что даже наорать в ответ не сумела?..)

И Шара набросилась на учебу – как же, настоящий патриот обязан отлично успевать по всем предметам… Он пришел к ней уже после окончания курса, после выпускного, когда собрал вещи и готовился сесть на поезд, отходящий в порт. Оттуда ему предстояло отплыть на Континент. Он умолял ее поехать вместе с ним, умолял помочь стать тем, кем он всегда хотел стать. Он пытался подкупить ее, рассказывал дурацкие сказки про то, как в Мирграде она станет настоящей принцессой, буде на то ее воля. А Шара, вся такая холодная – как лед, как сталь холодная, – взяла и ударила побольнее. Бросила ему в лицо: «Милый мой мальчик, тебе не принцесса нужна, а принц. Правда ведь? Но на родине, вот незадача, у тебя с этим не срастется – камнями забьют». И захлопнула дверь у него перед носом.

«Когда-нибудь, – сказала ей тетушка Винья, – ты все узнаешь. И все поймешь. Ничего, поболит – и перестанет. Все будет хорошо».

Тетушка Винья оказалась неправа. Она редко ошибалась, но в тот раз ошиблась прямо-таки чудовищно. Увы.

Я взошел на холмы близ Жугостана, и душу мою охватил страх. В небе висела желто-бурая луна, похожая на пятно от чая. А холмы стояли белые и нагие, и низкие деревца тянули ко мне кривые ветви. Кругом кочки, идти трудно, приходилось спускаться в долины, где я терялся в глухой тьме. Или мне так казалось…

А иногда я видел костры, и отблески пламени плясали на искривленных стволах. Из тьмы доносились крики – животных или людей, притворяющихся животными. Или животных, притворяющихся людьми. А еще я слышал голоса: «Идем с нами, – шептали они. – Станцуй с нами!»

«Нет, – отвечал я. – У меня важное поручение. На плечах моих – Бремя. Я должен вручить Бремя самому Жугову, и никому другому». А они хохотали.

Как же я хотел вернуться обратно в Таалвастан! Как хотел вернуться домой! Я безмерно жалел о том, что согласился взять это Бремя от Святого Трифона. И все же меня разбирало любопытство, не знаю, почему: то ли из-за этих голосов на ветру, или смешков из шелестящей чащи, или света желтой луны… Жугостан казался мне местом сокрытым, полным непреходящей тайны, и в глубине души я желал увидеть и разглядеть больше.

Я повернул и оказался в долине, полной крохотных хижин из звериных шкур. В центре пылал огромный костер. Вокруг пламени плясали, вопя и распевая песни, люди. Я прижался к стволу дерева и в ужасе смотрел, как люди валились наземь и лихорадочно совокуплялись.

И тут я услышал шаги за спиной. Я обернулся и увидел, что на тропе стоит старец в царских одеждах. Волосы его были заплетены и уложены в высокую прическу, как у добропорядочных таалвастани.

Он извинился за то, что нечаянно испугал меня. Я спросил его, по какому делу он прибыл сюда, и он ответил, что прибыл с торговым поручением из Мирграда. Он же подумал, что я пришел сюда с тем же, ибо видел мое Бремя.

– Сущие дикари, не правда ли? – сказал он.

Я же ответил, что не понимаю, как люди могут вести подобную жизнь.

– Они полагают себя свободными, – сказал он. – Но истина в том, что они порабощены собственными желаниями.

И он сказал мне, что разбил неподалеку палатку, в месте укромном и скрытом, и предложил мне кров и ночлег в этом странном месте. И он казался добрым и участливым, и я поверил ему, и пошел за ним мимо скрюченных стволов.

А он шел и вдруг сказал:

– Иногда я очень хочу вернуть молодость! Ибо я стар, и плоть моя немощна, но самое главное – довлеет надо мной знание, полученное за годы жизни. А ведь иногда так хочется сбросить его оковы и бремя и быть таким же молодым и страстным!

Я же сказал ему, что он должен гордиться собой, ибо дожил до преклонных годов, не уступив нечестивым желаниям.

– Ты удивил меня, – сказал он. – Ты молод, неужели запретные и разнузданные удовольствия не влекут тебя?

Я же ответил, что подобное отвращает меня, – но в сердце знал, что солгал.

– А ты никогда не думал, что потакание своим желаниям делает тебя чуточку свободнее?

И тут меня прошиб пот. Бремя мое тяжким грузом свисало с шеи. И я сказал, что иногда мысли мои уводили меня на запретный путь безрассудства. И сегодня ночью мне их особенно трудно обуздать.

А он резко свернул в густой чаще, и я не мог более видеть его, но следовал за его голосом.

– Жугостан – в каком-то смысле запретный город, – говорил голос из тьмы. – Ты знал об этом?

Я увидел у себя под ногами одежды старца – похоже, он сбросил их на ходу.

С крон деревьев сорвалась в ночное небо стая скворцов.

– Он не стоит на месте, – говорил голос. – Он пляшет среди холмов.

И я прошел мимо дерева и увидел, что с ветки свисает парик – заплетенные волосы старца.

– Он является там, где его не ждут, – сказал голос.

И я увидел куст, а на его ветвях – обрывок ткани. Но нет, то была не ткань, а маска – маска старца.

И из-за деревьев до меня донеслось:

– Прямо как сам Жугов.

И я вышел на поляну и увидел длинный низкий шатер из звериных шкур. И на каждой ветке сидело по маленькому скворцу, и все они смотрели на меня темными холодными глазами.

И я видел, что следы ведут ко входу в шатер. И пошел по следам и встал у входа.

– Войди, – шепнул мне голос, и я услышал в нем ликование, – и сложи свое Бремя.

Я стоял и не знал, как быть. И заговорило во мне искушение. И я прислушался к его голосу.

Под взглядами скворцов я сбросил одежды и отвязал сандалии. Я стоял нагой под ночным ветром и дрожал. А потом я вошел в шатер.

Так я познал Жугова, Небесного Плясуна, Торговца Лицами, Владыку Песен, Пастуха Скворцов. И, прежде чем он дотронулся до меня, я уже знал, что люблю его.

Мемуары Святого Киврея, священника и 78-го женомужа Жугова, ок. 982 г.