Книга Симон Визенталь. Жизнь и легенды - Том Сегев

Когда через сорок лет Штангля спросили, как он в то время относился к деятельности нацистской партии, он от ответа уклонился, сказав только: «Я был полицейским и делал свою работу», – однако когда через три года его работы в полиции Австрию присоединили к нацистской Германии, он запаниковал. «Орел», полученный им за обнаружение нацистского тайника с оружием, мог теперь стоить ему жизни. Трое из пяти полицейских, получавших награду вместе с ним, уже на следующий день после присоединения были казнены. Он бросился к адвокату, активисту нацистской партии, который был ему чем-то обязан, и тот согласился вписать его имя в список членов партии, вступивших в нее еще до присоединения, когда она находилась под запретом. Этим он спас Штанглю жизнь. Именно так, если верить Штанглю, он членом партии и стал (хотя, конечно, вполне мог и соврать). В любом случае, вступив в нацистскую партию, он по-прежнему продолжал служить в политическом отделе тайной полиции, вошедшей после присоединения в состав гестапо, а через некоторое время подписал декларацию, в которой, как это было принято у нацистов, говорилось, что он «верит в Бога», но католиком больше не является. Это было важным этапом на пути его постепенного «врастания» в систему нацистских ценностей. К началу Второй мировой войны Штангль уже считался очень ценным работником и в армию поэтому призван не был.

Если бы в то время он подвел предварительные итоги своей жизни, у него нашлись бы вполне убедительные причины быть довольным. Они с женой жили в хорошей квартире с палисадником; через год после свадьбы у них родилась дочь Бригитта; его семейная жизнь, в отличие от жизни в доме родителей, была счастливой; свою работу он любил, по службе продвигался быстро и достиг гораздо более высокого социального положения, чем мечтал в молодости. Всего этого он добился собственным горбом и не без труда. Будучи членом партии, он также имел все основания полагать, что его продвижение по служебной лестнице продолжится.

В ноябре 1940 года он был вызван в Берлин для получения новых инструкций; приказ о явке был подписан главой СС Генрихом Гиммлером, уступавшим по могуществу лишь самому Гитлеру. Штангля вызвали в Главное управление полиции. «Один из офицеров – его звали Вернер – сказал мне, что принято решение назначить меня на очень трудную должность, – рассказывает Штангль. – Он объяснил мне, что в Советском Союзе и США душевнобольных, неизлечимо больных и инвалидов, чьи тела сильно деформированы, уже много лет умерщвляют и что в Германии, как и в других странах, тоже вскоре будут проводиться “умерщвления из милосердия”». Также он сказал, что из уважения к чувствам граждан «умерщвления из милосердия» будут вводиться в Германии постепенно и только после того, как общественность окажется к этому психологически готова, но добавил, что эта тяжелая работа – под строгой завесой секретности – уже началась. При этом он заверил Штангля, что «умерщвления из милосердия» проводятся только после тщательного медицинского обследования как минимум двумя врачами, дабы не оставалось ни малейших сомнений, что речь действительно идет о неизлечимо больных, и умерщвляют людей без боли, освобождая тем самым от ужасных страданий, которые им пришлось бы пережить, останься они в живых.

По словам Штангля, он попытался от этой должности отказаться, и офицер, «который был очень любезен… сказал, что хорошо мою первую реакцию понимает, но подчеркнул, что сам тот факт, что эту обязанность возлагают именно на меня, свидетельствует о том, что мне доверяют и верят в мои способности. Работа была тяжелой, и они это знали, но мне пообещали, что в контакт с самими больными мне вступать не придется. Умерщвления будут производиться исключительно врачами и медсестрами, а я буду заниматься только вопросами безопасности».

В его жизни этот момент стал поворотным. «Я, – говорит он, – согласился возложить эту обязанность на себя, и тому было несколько причин. На меня подействовали слова о том, что “умерщвления из милосердия” уже производились в Америке и России. Подействовало на меня также и то, что умерщвления будут производиться врачами и медсестрами. Я верил, что перед принятием решения, кому жить, а кому умереть, будут проводиться тщательные медицинские обследования. Хорошее впечатление произвел на меня также тот факт, что они собирались проявить уважение к чувствам граждан. Наконец, я просто боялся. В Линце меня собирались подвергнуть дисциплинарному суду, и мой начальник надо мной издевался, поэтому мне очень хотелось поскорее оттуда уехать».

Новая должность была повышением по службе. Став начальником охраны Хартхайма, Штангль снова стал носить зеленую полицейскую форму и получил новое звание, более высокое, чем у начальника полиции близлежащего города.

Никаких причин испытывать муки совести Штангль во время службы в Хартхайме не имел, так как усвоенным им к тому времени моральным нормам его новые обязанности не противоречили. Насколько он знал (и насколько хотел знать вообще), больные, которых привозили в Хартхайм, жить были недостойны, и все делалось по закону, в соответствии с нацистской этикой, которую он считал приемлемой, и с политикой, проводимой правительством. Кроме того, его участие в этом деле было лишь косвенным, так как своими руками он никого не убивал. Он отвечал только за безопасность. Плюс к тому он должен был удостовериться, что каждый больной прибывает с необходимыми справками и свидетельства о смерти выписываются в соответствии с правилами.

Однажды, по долгу службы, он посетил приют для умственно отсталых детей, за которыми ухаживали монахини, и одна из них, показав ему на мальчика лет пяти, сказала: «Вы знаете, сколько ему лет? Ему уже шестнадцать, но он никогда не повзрослеет», – после чего пожаловалась, что врачи из Хартхайма почему-то отказываются освободить его от страданий. Штангль утверждает, что был этим поражен. Католическая монахиня требовала умертвить умственно отсталого ребенка. Католическая монахиня! «Как же я после этого мог усомниться в том, что в Хартхайме мы занимались правильным делом?»

В августе 1941 года, отчасти под давлением церкви и общественности, «умерщвления из милосердия» было решено прекратить (по оценкам историков, к этому моменту в рамках данного проекта было умерщвлено уже от восьмидесяти до ста тысяч человек, а после этой даты в соответствующих учреждения было умерщвлено еще несколько тысяч умственно отсталых детей, политических заключенных, уголовников, гомосексуалистов и евреев), и Штангля послали на север Германии, в Бернбург, помочь расформировать аналогичное учреждение, директором которого был доктор Имфрид Эберл, впоследствии первый комендант лагеря смерти Треблинка. В Бернбурге Штангль занимался вопросами административного характера: вывозом оборудования, страхованием и т. д. – но пробыл там недолго. Начальство предоставило ему выбор: вернуться в Линц или отправиться служить в Люблин под командованием начальника полиции Одилио Глобочника. Поскольку в Линце у Штангля были плохие отношения с начальником, он выбрал Люблин. Это произошло весной 1942 года. После Хартхайма он уже был психологически готов к своему новому заданию, обустройству лагеря Собибор. Глобочник сказал ему, что это будет военный лагерь хозяйственного назначения.

Вскоре после прибытия на место Штангль увидел газовую установку, похожую на ту, что ранее видел в Хартхайме. Офицер, с которым он уже встречался в Хартхайме, Кристиан Вирт, объяснил ему, о чем идет речь.