Книга Крест и посох - Валерий Елманов

И это виденье, которое предстало перед нею среди черных камней и которое она никак вспомнить не могла, теперь явственно встало вдруг перед глазами. Впрочем, и сейчас неясно было: то ли камни ей давали совет обратиться к этому деду, то ли на что другое намекали уклончиво – кто его знает. Однако утопающий и за малую хворостину норовит ухватиться, коли иной, потолще, вблизи не видит, потому и Доброгнева, особенно не веря, поведала без утайки, какая страшная беда грозит ее князю. Говорила она, робея, как бы не посмеялся старец над ее страхами, посчитав все приключившееся лишь глупым наваждением. Но нет, насторожился седобородый житель дубравы, слушал внимательно, лишь головой кивал сокрушенно да мрачнел с каждой секундой, ликом напоминая грозовую тучу, которая от натуги цвет свой из синего постепенно меняет на фиолетово-черный, пока не разразится шквальным ливнем.

Но еще больше помрачнел Всевед, когда услышал, что князь Константин ныне, подобно мученику безвинному, сидит в порубе у своего родного брата Глеба и еле жив от тягот и мук, учиненных для него извергом единокровным. Вот тут-то и побледнела Доброгнева, поскольку увидела, как в руках деда простой посох, искусно вырезанный из дубовой ветви, постепенно начинает светиться. Свет же этот больше напоминал не алое сияние восходящей зари, не радостный отблеск дорогих камней, в глубине которых причудливо преломляется солнечный свет, а кровавые блики, отбрасываемые погребальным костром. Сейчас-то с умершими все больше по христианскому обычаю прощаются, не пускают пепел на все четыре стороны вольным полетом, а, по-воровски пряча, хоронят бездыханное тело в глубь земли, отчего и обряд этот похоронами стали звать. И все-таки довелось как-то две зимы назад, да и то лишь украдкой, издали, увидеть ей проводы в последний путь охотника, которого Перун захотел близ себя узреть и потому сразил меткой стрелой-молнией.

Шагов пятьдесят отделяли ее убежище от поляны, в самом центре которой беззвучно и мрачно полыхала огромная поленница дров, но Доброгнева все очень хорошо видела. И как жарким пламенем обвивал огонь безжизненное тело, лежащее поверх смолистых ветвей, и как духмяные сосновые клубы дыма отгоняли невидимую нечисть, норовившую перехватить душу, отбывающую в небесные чертоги бога войны. И навсегда запомнила она, как душа эта, отлетая в последний путь, на прощание огладила рдеющим багрянцем суровые лица отца и меньших братьев. Мол, нечего вам грустить, всех нас ввысь дорога ждет, по которой мне сейчас предстоит идти, а вы лучше живите так, чтоб Перун великий и вас удостоил такой чести, пройтись предложил. Но не ласковым было это касание, а сурово-торжественным, соединив в том отблеске и прощальный закатный луч, и жгучий вскрик молнии, и зарево горящего в ночи дома, подожженного лихими татями, и холодный взор звезды, которая в равнодушии своем никогда даже с места не сдвигалась[76].

Но тогда-то все пронеслось всего за один миг, пусть за два, не больше, а посох в руке старца уже с минуту как засветился и до сих пор не угасал. Напротив, все ярче и ярче полыхал он, а под конец рассказа Доброгневы в глубине его побежали какие-то странные извилистые тени. Правда, светились они значительно тусклее, нежели сам посох в целом. Однако лекарка была уверена, что жар, исходящий от этой гладко отесанной палки, который чувствовала даже она, хотя находилась от нее в двух-трех шагах, ничто в сравнении с тем, какой лютый негасимый огонь заключен в темных змейках, медленно, но неуклонно ползущих вверх по его сердцевине.

– Он знает, – удовлетворенно кивнул головой Всевед, бросив на посох беглый взгляд и продолжая свободно держать его в левой руке, как будто не чувствовал нестерпимый жар. – Стало быть, ты всю правду рассказала, нигде истины не порушила, – и ликующим голосом торжественно произнес, обратив свое лицо к августовскому небу, неуклонно продолжающему наливаться чернотой: – Благодарствую тебе, великий Перун, что сподоблюсь я, судя по всему, участвовать в битве со злобным твоим обидчиком! Хвала тебе, небесный воин, за то, что ты своему земному внуку в дар прощальный славного ворога припас.

И тут же с лаской в голосе и в то же время с небольшой долей укоризны заметил смущенной Доброгневе:

– Не ведаю доподлинно, кто именно из пресветлых богов тебя в путь ко мне снарядил, но мнится мне, что не очень-то торопилась ты на него ступить, хотя обо мне узнала много ранее сегодняшнего дня.

Потупившись, девушка не стала скрывать правды, ссылаясь на то обстоятельство, что едва она очнулась, лежащая близ этих камней, как все чудные видения, которые мелькали в ее голове, тут же и забылись ею напрочь. Да и ныне у нее больше ни одного из тех видений в памяти так и не всплыло, не считая лица старика, которому надлежало рассказать обо всем без утайки.

В ответ последовал понимающий кивок.

– Это не мудрено. Сказать по чести, я бы и сам к тому месту близко бы не подошел, ибо сила там дремлет, хоть и небывалая по мощи своей, но буйная и своенравная. Укротить ее никому не дано, зато она любого согнуть и сломать может. И не ведает никто, какого она часа дожидается, дабы воспарить над этим миром во всей своей грозовой красоте, внушая всякому человеку страх и любование в одно время. Однако думается мне, будто ты туда в добрый день угодила, и сдается, что ворог у нас с той силой единый, а если так, то... – он встревоженно поглядел на небо, где пока неярко, но уже поблескивали первые звезды, и предложил: – Поспешать надобно. Так что дозволь мне поближе к холке конской примоститься, да сама меня руками покрепче обхвати. Конек этот и сам по себе резвый, а ежели его попросить, так он и вовсе ход ускорит вдвое.

И впрямь, стоило старику наклониться к конскому уху и шепнуть в него несколько непонятных слов, к тому же произнесенных еле слышно, как жеребец резво сорвался прямо с места. Доброгнева, если бы только не держалась за дедову рубаху обеими руками, уже в первые секунды по инерции кубарем скатилась бы с резвого конька.

Поначалу ей от такой непривычной скорости страшно стало, аж дух захватило, но через какое-то время она уже настолько пообвыкла, что начала даже вопросы задавать впереди сидящему Всеведу. Кое-что, невзирая на явную сдержанность, сквозящую в ответах старца, ей удалось узнать. Немного, правда, но самую главную тайну, свято хранимую и передаваемую из поколения в поколение верховными жрецами Братства Перуновых детей, она услышала.

Всевед никогда не был болтлив, знал цену языку женщины, но в Братстве существовало неписаное правило. Впрочем, они все были неписаные, передаивались из уст в уста, и одно из них гласило: «Если знаешь то, о чем тебя спрашивает человек, принесший весть от богов, ответь правдиво, ибо неведомо, у кого в этих познаниях нужда возникла – то ли у самого гонца, хоть и невольного, то ли у тех, кто послал его. И отвечать надлежит до тех пор, пока на небе ночном луна не появится. Ежели дело в новолуние происходит, то каждую ночь, покуда узенький серпик молодого месяца своей полоской не блеснет».

И хотя Братство их испокон веков было исключительно мужским, но правило-то не оговаривало, что если вестник богов окажется женщиной, то уста надлежит на глухой замок затворить. Впрочем, таких вестников до сегодняшнего дня в жизни Всеведа всего двое и было, да и жили они потом недолго – умирали в одночасье от незримой печати, наложенной на них одним из властных богов словенских. Ибо тяжела и непосильна была ноша, заставляющая все свои жизненные соки вместо многих лет в одночасье растратить, с вестью поспешая.