Книга Обреченный мост - Вячеслав Демченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лично возглавлял прочёсывание оптимального маршрута бегства мнимых — как теперь не сомневался оберстлейтнант, — перебежчиков к партизанам.
Судьба и мотивы проступка этой учёной крысы — профессора Бурцева, — ещё были под вопросом: мог испугаться расправы — сам ведь выпросил новоприбывших дезертиров, — а мог быть и завербованным разведчиками. А с последними — всё было предельно ясно. Такой наглости тактический ход разведки второй раз не повторишь: сдались, осмотрели участок береговой обороны, расположение некоторых объектов, пока их везли по городу, расположение комендатуры, в конце концов («Не съехать ли, пока не налетели русские бомбардировщики?» — мелькнуло в мозгу). Осмотрелись и сбежали к партизанам.
А с судьбой его недавней «правой руки», лейтенанта Ройтенберга, было и того яснее: придётся отдать «руку на отсечение», под трибунал к чёртовой матери!
Наскучив ходить по пятам за профессором и его новоявленными «упаковщиками», Рот поднялся на второй этаж высматривать себе что-нибудь из старинных линогравюр, не представлявших ценности для музеев Дойчланда, а вот, если себе в кабинет на Фридрихштрассе… Вот в камеру себе теперь и повесит. Хотя, скорее, на стенку окопа передовой.
Эрих оглянулся. Рассеянная толпа «Hiwi», которых последний год-два начали наконец допускать к военной службе с оружием в руках, а не только отхожие ведра из окопов выносить, работала из рук вон плохо. Угрюмая эта отара рыскала по окружающим руинам, жилым только частично, и по грудам кирпичного боя, совершенно очевидно, что в поисках укрытия от жгучего степного ветра, а не каких-то там беглецов. То-то и приходится солдатам то и дело подгонять их едва не прикладами — рвения ни малейшего.
«Да и толку — тоже, — снова поморщился Эрих. — Хоть это и прямейший путь в сторону кишащих партизанами катакомб»…
Так ведь и непрямых — сколько хочешь. Катакомбы эти неизвестно где начинаются и неизвестно где кончаются, их и в первую оккупацию до конца прочесать не смогли, только время тишины показало — вымерли, если кто и остался из защитников. Нет. Дурная затея. Только для очистки совести…
«Шайсе!» — Оберстлейтнант вздрогнул от хлопка по плечу.
Не надеясь попасть в поле зрения его единственного глаза — второй-то всё под кожаным кругляшом дожидается вердикта берлинских окулистов, — его неделикатно таким образом окликнул один из «столоначальников» полевой комендатуры, мобилизованных «на мероприятие».
— Как насчет этого?.. — ткнул он чёрной перчаткой в по-советски эклектичное здание, так называемый «Дом инженеров». Вон, даже шестерня гипсовая на фронтоне, точно как в Рейхе.
Секунду подумав, Эрих отмахнулся:
— Чуть ли не единственный тут порядочный дом с кочегаркой, он напичкан нашими офицерами, как консервная банка сардинами. Дальше, — махнул он рукой в сторону довоенного клуба им. Коккинаки с колоннадой колхозного величия.
В оставшемся позади «Доме ИТР», завязывая тесемочки нательной сорочки, капитан Новик покосился на плетёную корзину, полную глаженого белья и заложенную чистой холстиной.
— Слушай… — нахмурился он, соображая что-то. — Вы им только подштанники стираете или верхнее тоже?
— И мундиры тоже, — нахмурила в ответ угольные бровки Наталья, видимо, полагая подобное занятие не просто зазорным, но и преступным.
Однако Александра занимало другое.
— А в не стиранном пока, есть что-нибудь для нас с лейтенантом? А то надо же к твоему «надёжному товарищу» в чём-то идти…
Екатерина Соболева, жизнерадостная девушка с довоенным взглядом кухонной рабочей, не верящей и не желающей верить, что кухня — это навсегда, и с преждевременными отложениями на бедрах, утверждающими обратное, открыла дверь на условный стук.
И жизнерадостность покинула её.
Да так надолго, что Наталья даже забеспокоилась — не подумывает ли её подруга героически принять уксусу или другого какого яду, как только фашисты отвернутся и перестанут пытать её расспросами. Тем более напрасными, что она — комсомолка, а кроме того, немецкий учила через пень-колоду.
И впрямь, Катя оказалась «товарищ» донельзя надёжный, непробиваемо. То, что «немцы», приведённые к ней в квартиру под самой крышей предательницей Сомовой, говорят с ней по-русски, дошло до Катеньки минут через пять после того, как Войткевич вошёл к ней в форме немецкого гауптштурмфюрера СС-Ваффен.
Вошёл и, улыбаясь дружелюбно, брякнул с порога:
— Гутен таг!
Шутка его едва не стоила провала операции, потому что пятилась от фашиста Катя до самого мансардного окна, явно надеясь в него выскочить на булыжники двора.
По возвращении со службы зондерфюрер Рибейрос обнаружил, что в квартире, как он понял, ждали коллеги его нового знакомца Боске, но уж явно не земляки.
Бесцеремонно побросав прямо на половицы зимние штормовки и маскировочные анораки в угловатом, осеннем ещё, камуфляже, на его стульях расселись заурядные СС-штурманы. Один похож то ли на румына, то ли на еврея, в общем, какой-то понтийско-семитский тип. Ещё и хам! — уничтожал штабную пайку зондерфюрера, орудуя плоским штыком в банке французского гусиного паштета. Другой — явный «фон» какой-то, больно морда швабско-аристократическая. Рассматривает на просвет бутылку бордо с длинным горлышком.
Казалось, появление хозяина их не только не смутило, но они его как-то и не особенно заметили. Впрочем, нет…
— А что, дон Рибейрос? — щуря один глаз и выискивая что-то на дне банки, спросил смугловатый. — Как по вашим наблюдениям, в подразделении, где служит Боске, солдаты стрижены под «зеро», как гитлерюгенд, или всяко бывает?
— Да у них там вошь в казарме, — машинально ответил Хуан, всё ещё соображая, как ему реагировать на незваных гостей.
— Ага! — почему-то обрадовался «понтийский семит». — Я же тебе говорил! — И погладил себя по освежённой только что густой щетине на голове.
Только теперь зондерфюрер заметил, что подле зеркала валяется прямо на полу его никелированная машинка для стрижки и чёрный прах волос.
— Да кто вы такие, чёрт вас возьми! — возмутился наконец Рибейрос, бросая на кожаный диван пакеты. — Что за окопное свинство?
— Он не любит фронтовиков?! — с неожиданной пылкостью подскочил на ореховом стуле «понтийский семит» и с размаху так всадил штык в банку, что лезвие со скрежетом её пропороло.
Зондерфюрер, вслед за пакетами, рухнул на диван, просадив скрипучие пружины. Невообразимость происходящего превосходила его бухгалтерское воображение.
— Я… я… — почувствовал Хуан острую необходимость извиниться, даже попросить прощение, поклясться всеми святыми и, если понадобится, самим фюрером. К счастью…
