Книга Любовь - Рихард Давид Прехт

Если это так, то во фразе «Я тебя люблю!» не больше чувства, чем во фразе «У меня болит зуб». Говоря о любви, человек имеет в виду систему обещаний и ожиданий.

Тот, кто страхует свою любовь, обещает, что его чувство надежно и что он будет заботиться о любимом или любимой. Он также готов вести себя как подобает любящему в соответствии с тем, как это должно выглядеть в глазах других в нашем обществе.

Любящие общаются своими ожиданиями. Однако каждый мужчина и каждая женщина знают, что этот процесс согласования ожиданий является весьма сомнительным и ненадежным. Он предрасполагает к обману. Ожидания легко могут быть обмануты. Я могу заблуждаться, ожидая от любимого каких-то определенных ожиданий, так как они могут оказаться иными. Мои «ожидания ожиданий» могут, конечно, стабилизировать отношения, но сами они ни в коем случае не являются стабильными. Как нарочно, самый хрупкий из всех кодексов — и в этом состоит парадокс любви — должен по необходимости считаться мерой стабильности.

Любовь осложняется еще и тем, что любящий преображает предмет своей любви. Образ, в котором предстает другой человек, преображается и изменяется любовью настолько, что любящий лишается способности «нормально» видеть любимого. Это есть неотъемлемое качество любви: любящий видит улыбку, но не видит выпавшего зуба. Неподражаемо трезвый Луман описывает это так: «Внешность теряется, внутреннее напряжение обостряется (в смысле: усиливается). Стабильность теперь обеспечивается исключительно внутренними ресурсами личности» (95).

Такая жесткость и стабильность правил игры — серьезнейший вызов при одновременной текучести и хрупкости чувства, это сочетание делает любовь странной и невероятной формой общения. Таким образом, любовь является совершенно нормальной невероятностью, «обретением собственного счастья в счастье другого» (96).

Любовь становится мне очень дорога, поскольку я знаю, что она невероятна. Любовь постоянно находится под угрозой хотя бы потому, что я «сознаю проблему сохранения невероятного» (97). Когда я забочусь о партнере, то делаю это «из любви». Из любви я делаю такие вещи, которых в противном случае не делал бы никогда. Я смотрю фильмы, которые никогда не стал бы смотреть один. Я зачарованно выслушиваю мысли, которые никогда бы меня не заинтересовали в другом человеке. Все это я делаю ради любимого человека и ради нашей любви. Как бы ни ругался по этому поводу Гильберт Райл, но для любящего человека его любовь существует в действительности, как существуют дети или домашние животные: это то, что заботит человека и о чем он заботится.

Известный парадокс всей этой истории заключается в том, что я могу избаловать любовь, как могу избаловать ребенка или щенка. Чем больше оберегаю я любовь от всяческого риска, тем больше опасность потерять напряжение чувств, так необходимое любви. Прибегая к терминологии Лумана, можно сказать: «Чем больше может быть любящий уверен в том, что его ожидание стабильности исполнено, тем менее напряженными становятся любовные отношения — как в хорошем, так и в плохом смысле». Совершенные и четко определенные ожидания ожиданий надежны, но теряют свою остроту: они исключают невероятность, составляющую всю прелесть любви. Романтическая идея любви как единства чувства, сексуального вожделения и добродетели является, по Луману, чрезмерно требовательной. Обнаружить смысл в мире другого человека — пусть даже на время — это уже и так слишком много.

Но довольно о вкладе Лумана в теорию любви. Преимущества этого взгляда очевидны: только тот, кто понимает смысл и правила тонко отрегулированной игры в ожидания ожиданий, видит, что, собственно, происходит в любовных отношениях: происходит стабилизация внутреннего мира, которой бы не произошло без любви. Тем не менее в теории Лумана есть и слабые места. Эти недостатки касаются вещей, которые в его теории по умолчанию проскальзывают в ячейки сети. Фразу «любовь не есть чувство» может написать только тот, кто изначально не интересуется психическими свойствами области чувств. Для социолога такой ограниченный и недостаточный подход является вполне оправданным. Но он не оправдан по отношению к самому предмету исследования, к любви. Интересно, что Луман вообще не касается вопроса безответной любви, несчастливой влюбленности, неудовлетворенного желания. Любовные отношения у Лумана — это всегда обоюдные ожидания ожиданий. Коротко говоря, для социолога существуют только прочные любовные отношения — брак и совместная жизнь, ибо только они образуют интересную с точки зрения социологии «систему» под названием «интимность».

Но любовь, естественно, есть чувство. Она, как уже было сказано, не является эмоцией в смысле полностью однозначного физиологического возбуждения. Любовь — это богатая представлениями интерпретация состояния чувственного возбуждения. От этой интерпретации до ожиданий в отношении другого человека большое расстояние. Крестьянин, который в Средние века возбуждался при взгляде на городскую барышню, вероятно, не имел намерения любовью проникнуть в ее «смысл». Да и сам Луман подчеркивал, что у него речь идет о современных ожиданиях. Но и в современном обществе эти ожидания ни в коем случае не являются само собой разумеющимися. Думается, что сегодня большая часть любовных чувств не находит ощущающего равноценное чувство партнера. Следовательно, эти чувства не создают обоюдно стабилизированной системы интимности. Значит, мы должны считать, что их и вовсе не существует? Они не имеют никакого социологического значения? Например, имеет ли смысл устанавливать, возрастает или уменьшается в данном обществе число случаев безответной любви?

Фраза «Я тебя люблю!» есть нечто большее, чем выражение чувства. В этом пункте Луман, без сомнения, прав. Но любовь тем не менее есть чувство. В лумановском понятии любви бессовестно смешаны самые разнообразные состояния сознания. Влюбленность и любовь не различаются, хотя эта разница важна не только с биологической, но и с социологической точки зрения. Например, увлечься красивой женщиной — это не значит желать самоутвердиться в ее глазах. В противном случае любовь подростка к поп-идолу была бы полной бессмыслицей, а не тренировкой настоящей любви. Часто сочетающаяся с влюбленностью потребность в половых отношениях не обязательно является потребностью в переживании собственной цельности. Там, где один будет изо всех сил домогаться секса, другой постарается его всеми силами избежать. Вместо поиска подтверждения идентичности некоторые люди часто стремятся играть в любви подчиненную роль. Следовательно, большая загадка, что может вызвать у человека половое влечение и возбуждение.

Заключительные выводы

Итак, что мы узнали из этой главы? Наши представления о любви обусловлены не биохимическими реакциями, а общественными условиями. Одинаковое половое чувство в разных культурах приводит к его различным интерпретациям и, следовательно, разрешается оно тоже по-разному. «Романтическая любовь», которая господствует сегодня в нашем представлении о любви, является всего лишь одной из ее моделей. Ее самым значимым признаком является идея слияния секса и любви, идея, едва ли способная выдержать критику. Она имела предшественников в иные времена и в иных культурах. Но, вероятно, те, более ранние представления не вполне соответствовали нашему нынешнему представлению о романтической любви в богатом западном обществе. Следствием является совершенно новое понимание любящими самих себя, сопровождаемое новой «техникой общения». Другими словами, мы не только по-другому интерпретируем наше возбуждение, но и ведем себя по-другому. Причем эта разница касается как отношения к себе, так и отношения клюбимому. Важнейшее изменение касается наших ожиданий. Мы хотим не только соединить секс и любовь, мы хотим большего — интенсивности и длительности. Наши ожидания неизмеримо возросли. И так как мы знаем, что возросли и ожидания партнеров, то мы повышаем планку собственных ожиданий. Но чем больше становятся ожидания и ожидания ожиданий, тем меньше шансов, что они исполнятся. Риск заключается в том, что партнер может перестать нас удовлетворять. Из этой пропасти, разделяющей желание любить, и неспособность к долгой счастливой любви вырастает центральная проблема нынешнего времени. Кажется, что больше, чем партнера, мы сегодня любим саму любовь.