Книга Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга 1 - Андрей Лазарчук

– Не подходить, – распорядился Вандо. – Пошлите за Авдоном! – крикнул он вывернувшемуся откуда-то дворовому. – Что у тебя, старик?

Зосима, не отвечая, смотрел на тварь.

– Где-то я видел таких, – сказал он наконец. – Но вот не помню, где. А шёл я с таким делом, генарх: мясо портится на леднике.

– Что? Как это может быть?

– Не знаю. Может, в мясе изъян, а может, в леднике. И портится как-то не так. Не воняет, а расползается. Разваливается на кусочки. Никогда я про такое не слышал.

– И много пропало?

– Да там много и не было. С десяток туш. Так я что хочу сказать: пусть Авдон заглянет туда. Неспроста это.

– Заглянет, – пообещал Вандо.

Зосима кивнул и пошёл обратно. Со спины он казался ожившим каменным идолом, каких много стояло в Степи. Тогда Вандо повернулся к племянникам. Они стояли, бледные и строгие, и ждали его решения.

– Учиться к чародею поедете, – сказал он. – Но потом вернётесь в дом. Верные люди мне сейчас нужны более, чем всегда.

Авид кивнул. Драган, похоже, хотел возразить, но взглянул на брата и тоже кивнул.

– Мы поняли, дядя Вандо. Спасибо тебе.

– Конвой уходит через два часа. Соберитесь.

– Мы собраны, – сказал Драган.

– Неужто знали, что отпущу?

– Мы бы сбежали, – Авид склонил голову. – Мы уже так решили…

– …что сбежим…

Оба стояли, понурившись.

– Вот как, – невесело усмехнулся Вандо. – Ладно, голый умысел карается нестрого… вернётесь – получите своё. А пока бегите на кухню и скажите Римену, чтобы накормил вас поплотнее да с собой пирога дал.

Белый флажок посреди двора уже не дёргался, стоял склонившись.

Оглядываясь на него и явно сгорая от любопытства, племянники понеслись вслед за Зосимой. Они нагнали его около краснокаменного дикой формы строения, где располагались кухня и жильё кухарей, и пошли дальше по обе стороны от старика, что-то ему оживлённо рассказывая. Огромной лапой Зосима потрепал Драгана по плечу…

– Я здесь, генарх, – послышалось сзади.

Авдон, так и не сумевший стать настоящим чародеем, но многие науки узнавший, спускался по винтовой лестнице сверху. Он сильно хромал, но ходил без костыля.

Вандо дождался его.

– Пошли посмотрим, что там за дичь подстрелили мои мальчишки…

Вблизи чёрная крылатая змея выглядела омерзительно. Она валялась, раскинув пергаментные жильчатые крылья и всё ещё подрагивая мягким серым животом. Стрела перебила ей позвоночник. В длину тварь была в две трети сажени, крылья раскидывались на сажень.

– Это же горгонка, или урей… – изумлённо сказал Авдон, криво нависая над чудищем. – Господи, кто бы мог подумать…

– Тебе это знакомо?

– По книгам, генарх, только по книгам. Василиски, грифоны, горгоны… плоды нечестивых трудов Фавста Безумного. Все считали, что с ними покончено.

– Что оно из себя представляет?

– Надо будет посмотреть по книгам. И изучить самою тварь. Ты позволишь мне это сделать?

– Будь осторожен. Да, и ещё: Зосима, мясоруб, хочет показать тебе что-то.

– Тогда, генарх, с твоего позволения я займусь вначале делом Зосимы. Не хотелось бы мне рассердить этого достойного человека.

Авдон поклонился и заковылял всё туда же, к кухне. Вандо проводил его взглядом. Пожалуй, пользы от Авдона мало. Но именно он, Авдон, будучи ещё отроком, заслонил Вандо от залпа целой шеренги лучников – поднял коня на дыбы и заслонил.

Шесть стрел вошло в его тело. И ещё больше – в тело коня. Конь рухнул, придавил всадника да ещё прокатился через него. Никто и помыслить не мог, что отрок выживет…

С другой стороны, истинно сказано: нет такого ремесла: "хороший человек". И это, увы, правда. Нужен умелый чародей, очень нужен. Да только где ж его взять?..

Звук рожка – нарочито противный, гвоздём по стеклу – заставил Вандо вздрогнуть. Над воротами поднялся сигнальный флажок: свои. И всё же стражники высыпали из-под крыши и стремительно развернулись шеренгой, готовые и к стрельбе, и к ручной рубке. Ворота медленно отворились.

Полтора десятка всадников намётом въехали во двор. Кесарский флажок плескался на длинной пике. По многим приметам видно было, что в пути всадники не первый день. И даже не первую неделю. Головной соскочил с коня, бросил поводья подбежавшему дворовому. Стремительным шагом направился к Вандо, на ходу снимая с головы шлем с кольчужной маской.

Это был Мечислав Урбасиан.

Кузня

Алексей пересчитал припасы.

Имелось шесть готовых бомб и "тесто" ещё для десятка. Если хорошо порыться в доме, наверняка можно будет найти, во что его набить. Из тех же шести – две бомбы были очень мощными, с нитрованным этиленгликолем, залитым в чугунные цилиндры для домкратов, и для наступательного боя малопригодны.

Далее: к "Марголину" осталось сорок шесть патронов. К "Шериффу" – шесть; не родных его, а – неизвестно откуда взявшихся; Алексей раскачал тусклые медные пули, отполовинил порох; теперь стрелять из револьвера можно было без прежней опаски.

Да, но… Шесть патронов.

И, конечно, Аникит. "Боекомплект" которого измеряется лишь сроком жизни владельца.

И это, похоже, всё. Недостаточно против врага, который нападает отовсюду одновременно и никогда не обращается в бегство. Почти никогда.

Но для этого "почти" нужен бензин. Бензин же остался в машине. Вернее, его там не осталось.

Он покосился на Саню. Саня сидела в углу на старом матрасе, обняв колени. Глаза у неё были закрыты.

А ведь это, пожалуй, конец, подумал он. С удивлением прислушался к этой мысли.

Никакого отзвука. Отзвона. Слова ушли в пустоту.

Или не верю, или отупел.

Что ж, древние славы исповедовали мораль: жизнь – ничто, смерть – всё. Жизнь – это только способ добывания смерти. Он опять посмотрел на Саню.

Не сметь, глухо приказал он себе, хотя и сам не мог бы сказать, чего именно не сметь… Надо было встать и что-то сделать, и поэтому он встал и подошёл к окну.

"Обезьяны" кишели внизу, как муравьи на муравейнике в солнечный день.

Он выбрал взглядом одну, замершую неподвижно, и взял её. Но вместо обычного контакта внезапно возникло что-то иное. Будто сдвинулся горизонт. Приподнялся краями. Тошнотворное чувство потери опоры под ногами и медленного бесконечного опрокидывания…

Он попытался не обращать на это внимания, сосредоточиться на слухе, но стало хуже. Стало настолько плохо, что он захлебнулся темнотой и лишь успел, поняв, что падает, падает, падает… – выставить руки.