Книга Сибирская любовь. Книга 1. Лед и пламя - Наталья Майорова

Тем же вечером в гостиной Златовратских Опалинский, изящно и необыкновенно ловко вертя в пальцах бокал, спрашивал угрюмого Коронина:

– …Да пусть это сто раз благородно и неизбежно. Пусть есть какие-то профессиональные революционеры, которые ничему, кроме как бомбы и прокламации кидать, не обучены. Более того: всегда имеется в обществе накипь, истерики, люди с самомнением излишним, неудачники, не нашедшие себя. Они к любому протесту примкнуть готовы, лишь бы себя показать, крикнуть погромче, хоть и на эшафоте. Но ведь у вас своя жизненная стезя уже определилась. Вы ученым уж стали, в журналах по своей специальности печатались. Что ж вас-то туда потянуло – этого я понять не могу…

– Машенька Гордеева сегодня мне вашими словами говорила, – недобро ухмыльнулась Опалинскому Надя, сидящая на небольшой скамеечке у ног Коронина. – Ипполит Михайлович, ответьте ж ему…

Ссыльный учитель улыбнулся неровной улыбкой.

– Я с вами в политический спор вдаваться не буду, мы только пообщипаем друг друга да раздражимся, но ни к чему не придем, – неожиданно мягко сказал он, ласково взглянув на сидящую у его ног девушку. – Слишком разные у нас с вами начальные позиции. Я вам по-другому попробую сказать…

Есть жизненный этап, возможно определенный мужчине самой его биологической природой. В нашей культуре почти все образованное сословие через это проходит. А может, и в иных тоже, если по эпосам судить, но я с этой стороной плохо знаком. Я ведь, простите, больше по естественно-научной части… И все ж не минуло и меня… Чем бы ты ни был занят и какое бы благополучие тебя ни окружало, наступает час, когда нестерпимо хочется бросить все, пойти и подвиг совершить, мучаешься тем, что нет в тебе живого огня. После вспоминаешь, и многое кажется чужим и странным, словно и не ты жил. И горько смеешься над самим собою, но этот порыв, идущий из глубины естества, становящийся мучительно невыносимым… Его преодолеть невозможно, кроме как одним: пойти и сделать… Да мы с вами одного круга, одного образования, – (Серж поежился), – разве с вами того же не было? – Учитель доверчиво взглянул в переменчивые глаза «инженера».

Коронин был плохо выбрит и нелепо одет. Опалинский свеж, подтянут и румян. Минуя все рациональное, всем присутствующим в комнате вдруг стало ясно, что их «начальные позиции» и в самом деле различны. Надя осторожно погладила длинными пальцами шершавую руку Ипполита Михайловича.

«Пойти и сделать… – мысленно повторил Серж. – Да, конечно. Вот я пошел и деньги украл. Потом сбежал в Сибирь и нынче живу здесь под чужим именем…»

После такого оборота обсуждать уж ничего не хотелось, и разговор угас сам собой.

Глаза слезились от усталости и света тусклой лампы. Пыль от выцветших, аккуратно перевязанных папок взлетала клубами и щекотала в носу. Чихать хотелось беспрестанно. Прочитывая бумаги, Серж перекладывал их с левого конца обширного стола на правый. Стопка на левом конце не убывала. Время от времени инженер, неумолимый и безликий, как силы природы, вставал из-за стола, за которым работал он сам, подходил к сколоченным из досок стеллажам, задумчиво проводил толстым пальцем по корешкам, словно на ощупь определял их содержание. Потом точным, уверенным движением доставал одну или несколько папок:

– Вот, Дмитрий Михайлович, извольте… Это вам тоже важно будет. Здесь профили раскопов, почвоведческие анализы за тысяча восемьсот восемьдесят первый год. Карты и геодезические данные в самом конце, на кальке – копии, ежели захотите взять, поподробнее дома изучить – пожалуйста. Далее – чертежи гидромонитора, «гигантского брызгала» для промывания породы. Прожект господина Носова. Я там несколько возможных усовершенствований красными чернилами начертил. Ознакомьтесь, потом скажете, что думаете. Последнее – проект дороги ввиду разработки сопутствующих известковых залежей. Я здесь сомневаюсь. Мне было б важно ваше мнение услышать как технического экономиста. У нас в училище экономические вопросы, считайте, не преподавали вовсе. Не понимали простого: в Центральной России образованных инженеров много, можно позволить себе узкую специализацию. У нас же в Сибири каждый инженер просто жизнью вынуждается быть и экономистом, и геологом, и почвоведом, и даже охотоведом, если пожелаете… Впрочем, вы скоро сами во все это окунетесь. Я, конечно, последние книги и публикации прочел, но это ж – не сравнить. Если где не так понял, так и спросить не у кого. У вас же в столице все новые веяния, и опять же – лучшие преподаватели… Так что, когда разберетесь, не возьмите за труд, скажите мне…

Сержу хотелось выть. Каждый раз, когда инженер начинал возиться на стуле (каждое его крупное движение сопровождалось оглушительным скрипом), Серж сжимался от страха. Вот сейчас опять встанет и… Да когда же кончится вся эта пытка?! И не уйти… Сам Печинога тоже который час сидит, согнувшись, пишет что-то, считает, чертит, пару раз взвесил что-то на аптекарских весах… И никаких признаков утомления, желания хоть как-то по-человечески своим временем распорядиться. И ведь у него-то никто над душой не стоит… На дворе ж между тем прекрасный осенний денек… Серж глянул в мутное, засиженное мухами окошко… Да какой денек, когда уж к вечеру дело!

– А вот, Матвей Александрович, не объясните ли мне вещь, к геологии и горному делу прямого касательства не имеющую…

– Недосуг, простите, – тут же откликнулся Печинога.

Серж про себя выругал инженера крайне непочтительно, но не угомонился. Чихать и плакать над пыльными чертежами и таблицами становилось вовсе невмоготу.

– Позвольте ж, это до людей касается, а значит, и до производства. Я тут был недавно свидетелем инцидента и подумал… И вы от этого отмахнуться никак не можете, потому что не машины в основном золото добывают и прочее – люди…

– Да, вы правы, конечно, – кивнул Печинога. – А хорошо бы, чтоб все – машины. Легче, понятнее… Так и будет когда-нибудь. Технический прогресс на месте не стоит…

– А куда ж тогда люди? – удивился Серж.

– Некоторые при машинах останутся, при науке. Вот как я, к примеру, – сразу же ответил Печинога. Видно было, что это уж для него вопрос не раз продуманный и решенный. – А прочие будут как вы. Красивые, нарядные, душистые. Сидеть в салонах, ну и… чай пить, болтать о том о сем…

Ничего плохого о нем в этот раз Печинога вроде бы и не сказал, но Сержу отчего-то стало нестерпимо обидно.

– Я понять хочу, Матвей Александрович… – справившись с так и непонятой обидой, продолжил Серж. – Я вот в провинции ро… в общем, долго жил. После – в Москве, в Петербурге. И везде мне как-то удавалось людей понимать. Даже нужды никакой в особо сложной классификации не возникало. Мотивы, желания, стремления… Все ясно, просто, по-человечески, можно сказать… А здесь, в Сибири… Поверху вроде бы все, как в России, а под этим… бездна какая-то многоглазая… к отдельному человеку как бы и отношения не имеющая… Но все же и влияющая на все… Что это такое, хотел бы я знать…

– Вы заметили? – Печинога с удивлением взглянул на молодого человека. – Хотите знать? Извольте!

Инженер решительно встал и захлопнул раскрытый журнал. Серж придумал «многоглазую бездну» только что, успел уж возгордиться ее оригинальностью, но столь немедленной реакции положительно не ожидал. Впрочем, удивления своего ничем не выказал и с огромным облегчением вслед за Печиногой покинул пыльное помещение конторы, размещавшейся в том же бараке, что и лаборатория.