Книга Дикий мир нашего тела. Хищники, паразиты и симбионты, которые сделали нас такими, какие мы есть - Роб Данн

Но не только история дает нам примеры влияния на жизнь человека взаимоотношений между обществом, волосатостью, паразитами и заболеваемостью. Можно также исследовать другие биологические виды, которые, подобно нам, совершили переход к большим, относительно оседлым сообществам. Мы снова можем обратиться к муравьям, пчелам, осам и термитам, но нам нет нужды спускаться так далеко по эволюционному древу. Совсем недалеко, буквально на соседней ветви млекопитающих, мы обнаруживаем слепыша. В Африке обитает множество видов слепышей. Питаются они в основном клубнями растений и большую часть жизни проводят под землей. У некоторых видов есть матки и рабочие особи, как у муравьев. Некоторые виды утратили зрение. Среди всех слепышей есть только один вид, утративший волосяной покров. Этот вид, подобно людям, постоянно обитает в практически неизменных условиях. Так как в Африке тепло и о сохранении тепла речь не идет, затраты на сохранение меха стали выше, чем преимущества, и слепыши, как и мы, потеряли свой мех. Разница между слепышами и людьми заключается в том, что наряду с голыми слепышами существуют виды, покрытые мехом, и мы можем сравнить количество эктопаразитов у них и у голых разновидностей. Насколько нам известно, у голых слепышей эктопаразитов нет. Напротив, все обнаруженные до сих пор особи шерстистых слепышей были буквально покрыты паразитами. Вероятно, так же выглядели наши предки, постоянно расчесывавшие места укусов, от которых некоторые особи заболевали.

Возможно, мы стали голыми из-за вшей, клещей и мух (блохи едва ли играли какую-то роль во всей этой истории, так как распространились среди людей сравнительно недавно, прибыв из Нового Света, да и чума – относительно недавнее приобретение человечества). Возможно – подчеркиваю, лишь возможно, – что слепыши стали голыми по этой же причине. Как и всегда, когда речь идет о функциях нашего организма и об их происхождении, ни в чем нельзя быть на сто процентов уверенным. Наверное, возможны и другие объяснения. В конце концов, все дебаты относительно отсутствия волосяного покрова выглядели бы довольно глупо, если бы этот признак не был одним из наших определяющих. После того как мы стали голыми, изменились и многие другие наши биологические признаки. Так как наша кожа стала более уязвимой, в ней образовались сальные железы, ведь нам надо было защищаться от перегревания под жарким солнцем. Вид обнаженного тела стал приятно нас возбуждать (в некоторых папуасских племенах мужчины прикрываются одной лишь тыквой, но появление без тыквы считается неприличным). Акт обнажения лежит в основе порнографической индустрии, ежегодно приносящей до ста миллиардов долларов прибыли. Наша кожа потемнела, чтобы защитить плоть от солнца, но потом у некоторых народов снова посветлела. Белизна кожи повинна в тысячах смертей, вызванных раком кожи, но, с другой стороны, избыток меланина в темной коже может явиться причиной рахита в умеренном климате. Наша обнаженность во многом определяет наши поступки и поведение, наше отношение друг к другу. Обнаженность является ядром всех изменений, как и те существа, что в какой-то мере привели к ней, – вши, клещи, мухи и прочие паразиты. То же самое касается патогенных микроорганизмов, обитающих в их кишечниках, которые – как бы малы они ни были – оказались достаточно могущественными, чтобы лишить человечество волосяного покрова, выбивая из популяции особей, покрытых густым мехом.

Тем временем мы тратим миллионы долларов на то, чтобы сохранить немного былого меха на голове, и еще миллионы на то, чтобы избавиться от него в нижней части туловища. Мы – голые, но весьма требовательные обезьяны, и голые мы, скорее всего, благодаря патогенным микроорганизмам и болезням, ими вызываемым. Если бы до наших дней сохранились другие, волосатые человекообразные, то они, вероятно, смотрели бы на нас так же, как мы смотрим на голых слепышей или стервятников, – с некоторым отвращением. Нас пометили наши болезни. Давным-давно они сформировали нашу иммунную систему, а потом, сравнительно недавно, сделали нас голыми. И это всего лишь самые очевидные пути, какими развивались наши реакции на угрожавшие нам бедствия.

На протяжении почти всей истории человечества мы хоть и не полностью, но все же были более оседлым видом, чем остальные приматы. На заре сельского хозяйства, с приручением коров и окультуриванием злаков, дела наши пошли хуже. Рацион стал более бедным, появились и начали накапливаться новые болезни. К моменту окультуривания первых злаков – около 8000 лет назад – человек стал болеть малярией (возбудитель – Plasmodium falciparum)[123]. Появившись, эта болезнь стала быстро распространяться. Комары, размножавшиеся в прудах и других водоемах близ сельхозугодий, покидали свои временные гавани и переносили паразитов (возбудителей малярии) от одного крестьянина к другому при любых погодных условиях. Попав в организм человека, малярийный паразит – плазмодий – начинает размножаться в красных кровяных клетках (эритроцитах) своего нового хозяина. Многие из впервые заболевших малярией людей (возможно, большинство) умерли. Некоторые индивиды выжили, так как обладали генами, повышавшими сопротивляемость к малярии. Один из таких генных наборов обсуждается во всех вводных курсах биологии – он повышает сопротивляемость к малярии, но одновременно вызывает серповидно-клеточную анемию. Ребенок, получивший этот ген только от одного из родителей, становится более устойчивым к малярии и имеет больше шансов успеть родить и воспитать собственное потомство. Если же гены наследуются от обоих родителей, то у ребенка развивается смертельная форма серповидно-клеточной анемии. Малярия настолько широко распространена во многих районах мира (особенно в Африке и Азии), что гены устойчивости к ней до сих пор являются предпочтительными, несмотря на последствия. Удивительно, но этот ген не является единственным и даже самым распространенным из генов, защищающих нас от смертоносного воздействия малярии.

Самый распространенный ген, повышающий нашу сопротивляемость, не имеет никакого отношения к серповидно-клеточной анемии. Это ген глюкозо-6-фосфатдегидрогеназы, который стимулирует производство клеток крови, лишающих малярийного паразита кислорода. Эти выносливые гены, убийцы возбудителей малярии, являются доказательством мощи эволюции и приспособляемости человека. Сара Тишкофф – генетик из университета Мэриленда, открывшая факт неоднократного независимого возникновения у человека генов, ответственных за расщепление молочного сахара, – недавно занялась изучением распространенности генов Г-6-ФД. Носителями тех или иных вариантов этого гена являются более 400 миллионов человек в Африке, на Среднем Востоке и в Средиземноморье. Этот ген передается ребенку как от матери, так и от отца. Но, как и гены, вызывающие серповидно-клеточную анемию, гены глюкозо-6-фосфатдегидрогеназы достаются нам небесплатно. У носителей губительных для возбудителей малярии генов развивается анемия после употребления в пищу бобовых. В тех районах, где распространена малярия, выживание за счет невозможности есть бобовые не является большой трагедией. Малярия продолжает убивать ежегодно по несколько миллионов человек и поэтому гены, повышающие сопротивляемость к ней, являются полезными, хотя и мешают есть фасоль и бобы. Тем не менее в наше время малярия – заболевание тропическое, а значит, когда индивиды с убивающими возбудителей малярии генами расселяются по миру, их гены, оказавшись за пределами ареала распространения малярии, теряют свое адаптивное значение. Следовательно, миллионы людей лишены возможности есть бобовые несмотря на то, что вероятность заболевания малярией у них стремится к нулю. Эти индивиды (возможно, вы тоже являетесь одним из них) продолжают носить гены, которые в современной ситуации уже не являются полезными. Мало того, в тех областях, где живут люди с «лишним» геном устойчивости к малярии, блюда из бобовых как раз являются наиболее популярными. Религиозные люди иногда задаются вопросом: есть ли у богов чувство юмора? Фавизм (непереносимость бобов) говорит о том, что у естественного отбора оно есть, хотя и довольно своеобразное. Будь то глисты, сельскохозяйственные культуры или болезни – чем больше мы вглядываемся в себя, тем больше убеждаемся в том, что наше прошлое часто входит в противоречие с нашим настоящим[124].