Книга Качели - Сергей Кургинян

Такой процесс может быть страшнее всего другого. Он в большей степени, чем что угодно еще, бросает вызов всем нам. И «чику», если тот хочет быть властью. Но ведь сам «чик» без «цыка» и является главным разносчиком такого превращения. Чтобы избавиться от превращения, он должен стать «цыком», а распухая, он лишь наращивает превращение. И тогда превращаться начинает все.

Главным бандитом становится профессиональный защитник от бандитов.

Главным шпионом — борец со шпионами.

Главным убийцей — врач.

Главным растлителем — профессионал, отвечающий за дух. В том числе деятель культуры, но и не только.

А главным источником опасности в этой ситуации становится — кто? Правильно! Тот, кто отвечает за безопасность. Этот самый чекизм — но не как здоровое социальное тело, а как тело, превращенное в опухоль. И что делать?

Не допускать превращения!

Ведь кто-то, напротив, хочет этому превращению помочь состояться. И после того, как оно состоится, начать кричать, что опухоль надо вырезать. А то и о том, что вырезать поздно. И можно только дать больной нации мирно скончаться.

Для того, чтобы социальное тело не превратилось в опухоль, надо воспрепятствовать не чекизму как таковому, а этому самому распуханию. Воспрепятствовать распуханию можно только обеспечив достраивание. Потому что если «чик» не будет самодостраиваться, то он будет бессмысленно и злокачественно распухать. Он никогда не останется в собственных рамках. Это закон сброса.

Система упала на этот аттрактор. Дело не в том, что пришел Путин и возник чекизм, а потом придет геолог или юрист — и возникнет что-то другое. Это очень наивное рассуждение. Дело в том, что чекизм оказался единственным социальным телом, обладающим достаточной массой и связностью, чтобы выполнить амортизирующую роль после обрушения предыдущей системы. И никуда вы из этой коллизии не выпрыгнете.

Распухание — лишь первая фаза в этом негативном сценарии. А как происходит само превращение?

Простейший пример — бюрократия. Она должна организовывать управление. Но если она его организует, то жизнь наладится. И в налаженном механизме исчезнет бюрократ как конкретный хозяин вашей судьбы. Вы приходите в бюрократическую инстанцию, подаете бумаги. Если они правильно оформлены (а почему их не оформить, если есть внятные правила?), то этим бумагам дают ход. И где тут бюрократ? Он становится обезличенной функцией и теряет при этом сразу все — и подношения, и ощущение собственной власти.

Поэтому бюрократия (как форма) сначала просто начинает наплевательски относиться к организации управления (содержанию). А потом она мастерски дезорганизует управление. Опять-таки, цель понятна. Чем больше управление дезорганизовано, тем нужнее поддержка бюрократа, становящегося из обезличенного «винта» господином чьих-то судеб.

В итоге место порядка занимает не хаос, а антисистема — сложно организованный произвол. И в этом триумф превращения! Именно в этом. Антисистема может разрастаться, усложняться.

Если создавать новые инстанции с большей скоростью, нежели человек может собрать визы бюрократов на своих бумагах, то всякая деятельность, кроме бюрократической, автоматически прекращается. А чтобы она не прекращалась, люди вынуждены противопоставить абсурду антисистемы личный сговор с конкретным бюрократом.

Теперь попробуйте применить данную модель к силовой бюрократии.

Форма — контртеррористическое ведомство. Содержание — недопущение террора. Пока форма и содержание совпадают, мы имеем нормальную социальную ситуацию. Потом оказывается, что недопущение террора ущемляет прерогативы ведомства. Нет террора — нет бюджетных ассигнований. Нет «распилов». Нет усиления своих административных позиций. Тогда начинается работа по принципу «ни шатко ни валко». Террористов и давят, и допускают. С ними не то чтобы очень борются, но и не то чтобы вовсе не борются.

Это еще не превращение. Но это уже какое-то распухание. А главное — аннулирование содержания. Однако содержание нельзя просто аннулировать. Форма без содержания жить не может. Нет настоящего содержания — будет востребован другой наполнитель.

Соответственно, превращенное ведомство становится организатором непрерывно усложняющихся форм террористической деятельности. Известный журналист Джульетто Кьеза (между прочим, член Европарламента) в открытой печати с полной определенностью говорит о том, что события 11 сентября 2001 года — это результат подобного превращения. Прав он или нет — отдельный вопрос. Но феномен «стратегии напряженности» описан и без господина Кьеза. И по существу он представляет собой саморазрастание усложняющейся системы террористического произвола, управляемого контртеррористическим ведомством. То есть превращение.

Наша безбытийность стремительно движется в сторону антибытийности. Не могу не привести по этому поводу конкретных примеров — не управленческого, а экзистенциального характера.

В преддверии празднования 60-летия Победы над фашизмом одна из наиболее официальных российских газет — газета «Известия» от 21 марта 2005 года — заявляет следующее:

«Сколько можно обвинять! Простые люди в знак примирения восстанавливают немецкие кладбища. Немцы приезжают помянуть товарищей и вспоминают былое с русскими ветеранами. Латышские солдаты тоже имеют право помянуть погибших друзей. Не с помпой, не как герои, а как участники той далекой трагедии, старые и больные. Все они — жертвы. Как были жертвами политических игр 60 лет назад, так и сейчас их используют — и на том берегу, и на этом… А чтобы наконец закончить ту войну, нужен не только Парад Победы — нужно провести в сентябре Марш Рядовых Второй мировой. В честь ее полного окончания. Вот только не знаю, где его нужно проводить. Может быть, как раз в Риге?»

Семантическим фокусом данного текста является фраза: «Все они жертвы. Как были жертвами политических игр 60 лет назад, так и сейчас их используют — и на том берегу, и на этом».

В подобной фразе содержится воинствующее стирание всякой грани между жертвой и палачом. Если все они жертвы, кто палачи? По всей Европе маршируют бывшие эсэсовцы. Их надо разделить по званиям? Рядовых в одну сторону, группенфюреров — в другую и так далее? А они хотят? И у нас надо сделать то же самое? Маршала Варенникова (или Жукова, если бы был жив) в одну сторону, солдата — в другую? А они хотят? Они хотят отказаться от Победы? От Истории? От правды? От смысла жизни?

Они не хотят, а автор цитированной статьи хочет. И осуждает всех, кто пытается провести грань между добром и злом, жертвой и палачом. Мол, «какая замшелость! Какая упертость! Столько лет прошло, и никакого примирения!»

А в чем альтернатива, предлагаемая этим автором от лица ошалелой русской Формы, потерявшей свое Содержание? Альтернатива, по его мнению, в следующем.

Нужно, (а) заменить День Победы — Днем примирения и (б) в этот День примирения заставить всех пройти зачем-то вместе в одном празднично-принудительном строю. Соседними колоннами, если следовать предложению автора, должны пройти солдаты, водрузившие знамя над рейхстагом, и батальоны Waffen SS. И что они должны вместе праздновать? Ах, да, примирение! А зачем? Чтобы не было неприятных конфликтов. Вот мы с Латвией «выясняем отношения», обсуждаем, приедет или не приедет на праздник Победы их президент. Все должны приехать… То ли в Латвию, где дружными рядами ходят бывшие эсэсовцы, то ли на Красную площадь… Приехать, обняться, выпить, закусить и того… этого… ПРИМИРИТЬСЯ.