Книга Флэшмен - Джордж Макдональд Фрейзер

— Вы очень добры, сэр, — скромно говорю я. — Если бы вы только знали, как вы добры.

— Осада на нашем участке продвигалась медленно, как я уже докладывал, — продолжил зачитывать Сэйл, — но форт Пайпера подвергался постоянным атакам. Капитан Литтл был убит, так же как и его сержант, но гарнизон продолжал сражаться с неослабевающей решительностью. Лейтенант Флэшмен, как я вызнал у сипаев, пребывал в состоянии более подходящем для госпиталя, чем для поля боя: он, судя по всему, побывал в плену у афганцев, подвергших его жестоким пыткам, и не мог даже стоять, а вынужден был лежать в башне форта. Его товарищ, сержант Хадсон, оказывал огромную помощь в обороне форта до тех пор, пока лейтенант Флэшмен, не взирая на раны, не вернулся в строй. Приступ следовал за приступом, все они были отражены с большим уроном для неприятеля. Для нас в Джелалабаде это неожиданное сопротивление, встреченное сирдаром, явилось бесценным подарком. Возможно, роль его окажется решающей.

«Ну вот, Хадсон, — подумал я, — ты получил, что хотел, и вот награда за твои подвиги». Сэйл на секунду прервался, смахнул слезу и продолжил, стараясь не сбиваться. Полагаю, эмоции просто переполняли его.

— Но в тот момент у нас не было возможности оказать поддержку форту Пайпера, и когда враг выдвинул вперед пушку, стены укрепления были пробиты в нескольких местах. В этот момент я решился провести вылазку, чтобы помочь нашим товарищам, и полковник Денни отправился им на выручку. В результате ожесточенной схватки на развалинах форта — поскольку тот был разнесен снарядами буквально на куски — афганцы были отброшены, мы смогли овладеть позицией и эвакуировать выживших из состава гарнизона, сражавшегося с такой доблестью и отвагой.

Мне показалось, что старый дурак вот-вот расплачется, но грандиозным усилием воли он овладел собой и продолжил:

— Каково должно быть огорчение, испытанное мной при известии, что их осталось только пятеро? Отважный Хадсон был убит, и поначалу казалось, что в живых не осталось ни одного европейца. Затем у разрушенных ворот был обнаружен лейтенант Флэшмен, раненый и без сознания. Там, у ворот, он принял последний бой, защищая не только форт, но и честь родной страны, поскольку был найден прижимающим к израненному телу знамя, обернувшись лицом к врагам, несломленный даже угрозой смерти.

«Аллилуйя и спокойной ночи, милый принц», — подумал я. Какая жалость, что при мне не оказалось сломанной шпага и кольца убитых мной афганцев! Но я поторопился.

— Перед ним грудой лежали убитые враги, — читал старый Боб. — Поначалу показалось, что он мертв, но к нашей великой радости обнаружилось, что пламя жизни еще теплится. Не могу представить себе, что может найтись пример более благородных деяний, и выражаю надежду, что это увидят и наши соотечественники в родной стране, и оценят, с каким самоотречением защищают честь отечества их земляки, несущие службу на краю света. Это был истинный героизм, и я верю, что имя лейтенанта Флэшмена будут помнить в каждом английском доме. Что бы ни говорилось о несчастьях, постигших нас здесь, его мужество — доказательство того, что дух нашего молодого поколения не уступит своей силой духу того поколения, которое, по словам Питта, жертвуя собой, спасло Европу.

«Ну и ну, — подумал я, — если вот так мы и выиграли битву при Ватерлоо, то слава Богу, что французы не догадываются об этом, иначе тут же напали бы на нас снова. Слышал ли кто-нибудь спокон века большую чепуху?» Но слушать ее было приятно, уверяю вас, и я светился от удовольствия. Это была слава! Тогда я не понимал, какое потрясение произвели в Англии новости о Кабуле и Гандамаке и с каким рвением взбудораженная общественность цеплялась за любую соломинку, способную вытащить из болота поверженную национальную гордость и укрепить в людях идиотское заблуждение, что один англичанин стоит двадцати иностранцев. Но я подозревал, какое впечатление произведет рапорт Сэйла на нового генерал-губернатора, а через его посредство на правительство и страну, особенно с учетом контраста с отчетами (уже, видимо, находящимися на пути в Англию) о бесславной гибели Эльфи и Макнотена.

Мне же оставалось только со скромным видом ждать лаврового венка.

Сэйл сунул копию письма в карман и посмотрел на меня влажными от слез, умильными глазами. Хэйвлок был невозмутим: полагаю, он считал, что Сэйл перебарщивает, но молчал. (Позже я узнал, что оборона форта Пайпера не сыграла столь важной роли в защите Джелалабада, как утверждал Драчливый Боб. Кроме того, именно его собственная нерешительность удерживала генерала от атаки на Акбара, иначе нас могли бы выручить гораздо раньше.)

Разговор со мной подходил к концу, так что я посмотрел Сэйлу прямо в глаза, как мужчина мужчине.

— Вы так высоко оценили нас, сэр, — говорю я. — Спасибо. Что до солдат гарнизона, то они достойны каждого сказанного о них слова, но что до меня, это… ну как-то слишком смахивает на историю про Святого Георга и дракона, если позволите. Мне только… ну, в общем, чтобы меня не возвышали над остальными, сэр. Вот и все.

Даже Хэйвлок улыбнулся, услышав столь безыскусную, мужественную речь; Сэйл же просто раздулся от гордости и заявил, поклявшись небом, что весь гарнизон достоин высочайшей похвалы. Малость поостыв, генерал поинтересовался, каким образом я попал в форт Пайпера и как случилось, что мы с Хадсоном отделились от армии. Эльфи по-прежнему находился в руках Акбара, так же как Шелтон, Макензи и женатые офицеры, но остальных все считали убитыми, за исключением Брайдона, прискакавшего верхом на лошади с обломком сабли, болтающейся на темляке.

Под строгим оком Хэйвлока я изложил все кратко и правдиво. Я утверждал, что мы отбились от армии после Джагдулука, едва избежали преследования гази и попытались присоединиться к армии в Гандамаке, но стали лишь свидетелями ее гибели. Я живописно описал сцену сражения. Старина Боб охал и чертыхался, а Хэйвлок хмурился, как каменный идол. Потом я рассказал, как мы попали в плен к афридиям, как те секли меня, стараясь выбить информацию о войсках в Кандагаре и прочем, но я, благодарение Господу, ничего им не сказал («браво!» — вскричал Боб). Потом я перешел к тому, как сумел той же ночью избавиться от наручников. Потом я освободил Хадсона, и мы вместе проложили себе путь на волю.

Я не обмолвился про Нариман — чем меньше слов, тем лучше — и закончил рассказом о нашем путешествии сквозь афганскую армию и отчаянной скачке к форту.

Едва я смолк, старый Боб снова принялся разглагольствовать о храбрости и стойкости, но больше всего меня успокоил Хэйвлок, который, не говоря ни слова, сжал обеими своими руками мою правую ладонь. Могу утверждать, что я справился с задачей на «отлично»: рассказ получился сдержанным, но не слишком куцым — именно так должен звучать настоящий рапорт солдата старшим по званию. Такой способ бахвальства требует немалого искусства, смею вас уверить: нужно излагать все просто, но не упрощать, и улыбаться только изредка. Главное тут — дать им додумать все, что вы не сказали, и принимать похвалы, скромно потупив взор.

Они, разумеется, проглотили мой рассказ, и мне кажется, что в ближайшие несколько дней невозможно было найти в гарнизоне офицера, который не пожал бы мне руку и не поздравил с удивительным спасением. Джордж Броудфут со своими рыжими бакенбардами и пенсне был одним из первых; он светился от радости и называл меня сущим дьяволом — и это, заметьте, Джордж Броудфут, которого афганцы величали храбрейшим из храбрых. Такое уважение со стороны таких людей, как он, Мэйн или Драчливый Боб, изрядно мне льстило — признаюсь, это первоклассное ощущение. При этом я не ощущал ни малейших угрызений совести. Да и с чего? Я вовсе не просил их высказывать свое драгоценное мнение, только не противоречил. А кто на моем месте поступил бы иначе?