Книга Любовь и чума - Мануэль Гонзалес

Сиани слушал с замирающим сердцем эти объяснения и пристально смотрел на прекрасную девушку, лицо которой озарилось печальной улыбкой, когда она увидела своего возлюбленного. За мгновение перед тем ее охватило крайнее уныние, вызванное происходившей перед ней печальной сценой. Но вид Сиани возвратил Джиованне утраченную бодрость, вдохнул в нее новую энергию. Но ее скоро снова крайне удивило восклицание Валериано:

— Джиованна, беги из этого дома: в нем царствует смерть!

— Зачем ты волнуешься, Валериано! — спросила она спокойно, приближаясь к нему. — Как же покину я бедную Нунциату? Что будет с нею без меня, после того как Беатриче убита, а Орселли наказан за свое преступление безумием?

— Бог с нею — с Нунциатой! — сказал Сиани, которому в эту минуту не было дела ни до кого в мире, кроме Джиованны. — Не входи больше в это проклятое жилище!.. Разве ты не видела там двух умирающих?

— Видела, — ответила просто Джиованна, — и считала своей обязанностью помочь этим несчастным, изнуренным голодом…

— Они умерли не от голода, а от чумы! — перебил с отчаянием Сиани.

— От чумы?! — повторила молодая, девушка, страшно изменившись в лице.

— Да, Джиованна! Их убила чума, которая передается другим при одном прикосновении, которая, быть, может, пожирает уже и тебя!

— Но не будет ли бессовестно, если я окажусь трусливее этих грубых людей, не бросивших своих товарищей до последней минуты? — произнесла она, поднимая на патриция свои большие глаза, в которых отражалось все величие ее души.

— Я не хочу, чтобы ты стала добычей такой ужасной смерти, — сказал Сиани. — Я готов вырвать тебя силой из этого дома, в котором все пропитано болезнью.

— Но я пришла к Нунциате в сопровождении Зои и ее отца, немого Никетаса. Неужели я должна оставить и их?

— Пусть погибает вся вселенная, только бы ты осталась жива, Джиованна! — ответил Сиани. — Ты должна знать, что все остальные люди не имеют для меня никакого значения, что в тебе одной заключается вся цель моей жизни, все мое счастье и блаженство! Разве я могу быть равнодушным зрителем твоих страданий, слышать твои стоны, видеть, как ты будешь постепенно превращаться в безобразный труп, испытывая адские муки, и в то же время стоять перед тобой с сознанием своего бессилия помочь тебе? Нет, это невозможно!.. Сжалься надо мной, уступи моим просьбам!.. Наконец, если ты не послушаешься меня и не последуешь за мною добровольно, я заставлю тебя силой сделать это.

Девушка хотела было что-то сказать, но появление новых лиц остановило ее на полуслове. Это были Заккариас, Кризанхир и Аксих, сопровождаемый своим верным львом, глаза которого сверкали и искрились каким-то странным фосфорическим блеском.

Заккариас подошел торопливо к Джиованне и поклонился ей по всем правилам утонченной вежливости.

— Синьорина, — сказал он, — ваш отец поручил мне отыскать вас и проводить до дому, так как не улицах теперь неспокойно, а ваша Франческа плохая защитница.

Джиованна узнала в говорившем и его спутниках мнимых разносчиков, которые были свидетелями сватовства Азана, и сочла это предложение ловушкой.

— Синьор Сиани, благоразумно ли будет с моей стороны доверяться этому незнакомцу? — спросила она, обращаясь к патрицию.

— Право, не знаю, — ответил он, окинув греков высокомерным взглядом. — Изо всех этих подозрительных личностей я знаю только фигляра Андрокла.

— Ты обладаешь весьма дурной памятью, Валериано Сиани, — проговорил с улыбкой Заккариас, — если забыл человека, которого предлагали тебе убить… Вглядись лучше в мои черты! — добавил он, срывая капюшон, скрывавший наполовину его лицо.

Молодой человек отшатнулся.

— Пресвятая Дева, возможно ли это! — воскликнул он невольно. — Неужели я вижу перед собой Комнина?

Заккариас усмехнулся.

— А вы не ожидали этой встречи, благородный Сиани! — спросил он, устремив на патриция свой орлиный взгляд.

— Конечно, кто же мог бы подумать о таком безрассудстве?

— Безрассудство?! — повторил весело Мануил. — Так вы находите, что я поступил неосмотрительно, посетив вашу родину?

— Разумеется! — возразил быстро патриций. — Вы попались как зверь в капкан охотника. Я знаю теперь, кто вы, и спасу Венецию, выдав вас, кому следует.

Легкая улыбка пробежала по лицу императора.

— Безрассудный! — проговорил он. — Знайте, что судьба республики находится в полной мере в моих руках: я ознаменовал свое прибытие сюда междоусобными раздорами и чумой, и я бы мог стать не далее как сегодня повелителем Венеции. Но Венеция победила меня, послав мне встречу с прекраснейшей из своих дочерей. Честолюбие мое угасло с того мгновения, как я встретил Джиованну ди Понте. Я чувствую теперь только одно страшное, непреодолимое желание — быть любимым этим прелестным существом. Я оставляю Венецию без малейшего сожаления. Я не хочу больше проливать кровь из-за приобретения лишнего куска земли… Да и в самом деле, на что он мне, мне, императору Востока?.. Я хочу лишь одного: любви очаровательной Джиованны ди Понте. Отдайте ее мне, и я оставлю навсегда Венецию и не буду вмешиваться в ее судьбу. Я говорю на этот раз совершенно искренне и требую такого же искреннего ответа… Джиованна, — продолжал с волнением Мануил, обращаясь к изумленной девушке. — Я люблю вас так, как еще не любил никого раньше, и, если вы ответите мне взаимностью, я увезу вас отсюда в Константинополь и возведу вас на византийский трон. Скажите же мне, согласны ли вы исполнить эту просьбу, согласны ли стать женою Комнина?

Молодые люди молчали, изумленные и испуганные таким неожиданным признанием цезаря.

Сиани опомнился первым.

— Император Мануил Комнин, — проговорил он, — забывает, что здесь не Бланкервальский дворец, где воля его считается законом. Здесь — Венеция, которая вовсе не расположена поощрять его прихоти. Достаточно одного слова дожа и…

— Синьор Валериано, вы не дождетесь от трупа никаких слов! — перебил с усмешкой Мануил.

— Что вы хотите сказать? — воскликнул патриций. — Виталь Микели…

— Умер и от весьма опасной болезни, а именно от удара ножом! — ответил спокойно Комнин.

Молодой человек опустил голову, ошеломленный такой новостью, но через минуту он поднял ее и взглянул на императора.

— Если в Венеции нет более дожа, — сказал он с грустью, — то у нее остается еще Совет сорока.

— Вы ошибаетесь: этого Совета тоже больше нет.

— Что вы говорите?!

— Истину! Венеция осталась без правителей и находится во власти народа, опьяневшего от резни и излишеств. Теперь вы видите, Сиани, что угрозы ваши имеют не больше веса, чем мыльный пузырь, и что мне бояться некого. Оставь же мысль противиться моим желаниям, я сильнее тебя, и Джиованне ди Понте не избежать повиновения мне.

Лев расположился между тем перед хижиной Нунциаты. Из двери, остававшейся полуоткрытой, незаметно вышел старик, лицо которого было закрыто черным покрывалом. Он прокрался ко льву и опустился возле него на колени, поглаживая рукой косматую гриву грозного животного. Казалось, что он шепчет что-то царю зверей и что последний понимает его, так как поднимал несколько раз голову, чтобы устремить зловещий взгляд на величественное лицо Мануила.