Книга Суламифь и царица Савская. Любовь царя Соломона - Валерия Карих
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Сегодня ночью я заметил у подножия горы пламя костра, который разжег предатель или враг. Царица, тебе угрожает опасность, от которой я должен тебя защитить! Ты сама видишь, что я не ошибся, – с этими словами он кивнул на лежащее поодаль завернутое тело мертвой жрицы. Голос воина был твердым, взгляд полон достоинства и мужества. Это был ее надежный защитник, верный и любящий друг.
«Да, я же люблю его!» – пронзила ее неожиданная мысль.
Встав с трона, она взволнованно и громко произнесла, обращаясь к Агирту и стоящей внизу толпе:
– Ты говоришь о предателе? Я знаю его имя! Он здесь. Это Кархедон! Воины! Схватите его! – приказала она и повелительно посмотрела на воинов.
Услышав ее слова, жрец сразу понял, что изобличен. Быстрее молнии выхватил он из-за пояса кинжал и метнул его в сторону царицы. Однако метко пущенный кинжал не долетел до своей цели. Путь ему преградил Агирт. Бросившись в сторону летящего кинжала, воин принял удар на себя и рухнул замертво.
Крик отчаяния вырвался из уст Македы. Зашатавшись, как подрубленное дерево, она упала на свой трон. Но уже подбежали к главному жрецу воины. Они повалили его на пол и удерживали, с силой прижимая к полу, пока один из них не нашел толстую и крепкую веревку. Все время пока главного жреца держали, а потом связывали ему руки и ноги, он пытался вырваться, рычал, как зверь, кусался и сыпал проклятиями:
– Предатели! Будьте вы все прокляты! Будь проклята, Македа! Я отомщу тебе! И приду за тобой из царства Сета!
Услышав, как из уст поверженного, но все еще могущественного главного жреца раздаются столь грозные проклятия, стоящие внизу люди, которые до этого с жадным любопытством и страхом, присущим разве только дикарям, молча глазели на разворачивающиеся у них на глазах страшные события, в ужасе закричали и в панике бросились врассыпную. Через несколько минут почти весь народ разбежался из храма, остались только самые стойкие зеваки.
Все так же неподвижно и съежившись, сидела Македа на своем троне и не могла оторвать взгляд от распростертого окровавленного тела.
«Все правильно: так и должен был поступить преданный воин и любящий мужчина», – думала она, стараясь объяснить себе смерть Агирта. Сердце ее сжималось от горя, слезы горячей волной подступали к горлу.
Заметив ее подавленное состояние, Эйлея приблизилась и, погладила подругу по голове, как маленькую девочку, заслонив собой от посторонних и любопытных глаз. Македе хотелось прижаться к этой теплой дружеской руке и дать волю своим горячим слезам, но она не могла это сделать.
– Спасибо, – прошептала Македа, задрожав всем телом.
– Сочувствую тебе. Крепись, царица! – сочувственно отозвалась Эйлея и, прижав голову Македы к себе, замерла.
В глазах стоящих рядом девушек были смятение и страх. Некоторые плакали, глядя на Агирта, другие смотрели на царицу сочувственно и также не прятали своих слез, а некоторые отводили глаза в сторону. Многие девушки хотели бы разделить ложе с красивым и мужественным воином, который лежал сейчас перед ними поверженным.
«Никто не может уйти от судьбы! Кажется, так говорила Книга? Значит, так решили нашу судьбу великие боги!» – утешала себя Македа, вспоминая слова Гарпократа.
– Как прикажешь поступить с гнусным предателем, царица? – спросил подошедший к ней воин.
– Бросить его с выколотыми глазами и отрезанным языком в ров. Пусть он познает мучительную и медленную смерть за свое предательство и смерть невинного воина! – гневно произнесла Македа и бросила испепеляющий взгляд в сторону лежащего с кляпом во рту, связанного жреца.
Прошел год. Однажды утром Македа сидела одна в библиотеке. Пальцы ее бездумно перебирали листы древней рукописи, лежащей перед ней на столе. Вокруг нее вдоль всех стен располагались деревянные стеллажи, на которых лежали драгоценные рукописные свитки и стояло множество книг. Библиотека была любимым местом царицы. Она часто находила здесь уединение и отдохновение от дворцовых забот. Встав из-за стола, она подошла к шкафчику, искусно выполненному из сандалового дерева, и открыла его. В шкафчике на полочках стояли чаши из известкового камня или слоновой кости, в которых замешивались ценные благовонные мази. Македа достала одну чашу из обожженной глины, которую брала довольно часто, поднесла к лицу и вдохнула чудесный аромат, букет которого был замешен на мирре, ладане и гвоздике. Такой же запах обычно использовался жрицами для воскурения фимиама при жертвенном всесожжении. И как только она ощутила знакомый аромат, перед ней сразу возник образ Агирта.
И сердце ее, как и год назад, горестно сжалось, как только она вспомнила его мужественное лицо, черные и блестящие глаза, полные любви и нежности. Долгими душными ночами она часто лежала без сна на своем роскошном и одиноком ложе и грустно размышляла о своей промелькнувшей короткой любви. Она винила себя в случившемся. Перебирала в памяти произошедшие события и, как и раньше, искала ответ на мучающий вопрос: что она могла сделать, чтобы предотвратить трагическую смерть Агирта?
Такой же вопрос она задала и провидцу, когда пришла к нему в келью, но получила твердый и решительный ответ: «Ничего! Что предначертано судьбой – то сбудется! И ты не в силах помешать этому». Провидец говорил ей о смирении, он обещал ей, что время излечит ее сердечную рану, что скоро она узнает новую любовь, но сердце царицы продолжало тосковать о несбыточном прошлом.
Она задумалась. Потом вспомнила о придворном философе Алкионее и громко хлопнула в ладони. И не успел еще звук хлопка стихнуть под сводами высокого потолка, как он уже входил в библиотеку.
Философ был одет в белую длинную тунику, подпоясанную кожаным переплетенным поясом. Это был приятный темноволосый юноша с ясными и умными глазами, которые загорались мечтательным огнем всякий раз, когда ему на ум приходила очередная поэтическая рифма или когда он взглядывал на красавицу царицу. Как и многие придворные, окружавшие Савскую царицу, Алкионей был в нее тайно влюблен. Он часто краснел или бледнел, когда разговаривал с ней. Голос его становился дрожащим и взволнованным, когда их беседы касались тем, близко относящихся к любви или дружбе. Македа догадывалась о его любви, но оставалась холодна к его восторженным взглядам и вздохам, ограничивая свое времяпровождение с Алкионеем только учеными беседами.
– Чем ты занимался, Алкионей? – живо спросила она его, желая отвлечься от охвативших ее грустных воспоминаний.
– Я посвящал время астрономии. И, кажется, открыл неизвестную людям планету. Но пока я не хочу об этом рассказывать! – голос философа был преисполнен важности, а взгляд горд и доволен. Македа догадалась, что он желает беречь свое открытие, подобно заботливому зверю, берегущему собственного детеныша от чужих глаз.
– Ты считаешь меня недостойной узнать о сделанном тобою открытии? – удивилась царица. Нахмурив брови, она вопросительно посмотрела на дерзкого философа.
