Книга Родичи - Дмитрий Липскеров

Он ни о чем не думал и ни о чем не сожалел, просто шел несколько дней, пока солнце не заставило его мощные лапы подломиться.

Более медведь не сопротивлялся.

Он выполнил свое предназначение, подсказывал инстинкт, и теперь зверь лежал, зарывшись носом в песок.

Через несколько часов слетелись главные его враги — падальщики. Они вразнобой клокотали, словно обсуждали, кто первый отважится на нападение. Взмахнул крыльями самый старый, с окровавленной шеей, в общем-то и не голодный. Подлетел к огромному куску мяса и нагло клюнул в правую ляжку…

Он боли не почувствовал, а глаза ничего не видели.

Он был похож на бабочку-однодневку, которая еще утром радует глаз своим свежим мельтешением, а к вечеру валяется где-то блеклым ошметком…

И тогда они набросились на него всей стаей…

Рвали мясо, уже не страшась его сильных лап и мощных челюстей, отпихивая друг друга, щиплясь от жадности…

Он все еще был жив, но сейчас, в последние минуты, ему казалось, что он только начинает существовать, что вот оно, материнское брюхо с самым главным во Вселенной — торчащим соском, вскармливающим все живое… И все в душе его было благостно, потому и умер он быстро и тихо. А Господь дал ему чудо не чувствовать смертельной боли…

И куда исчезают души животных?..

Ягердышка был удостоен чести ехать в генеральной машине под вой сирен.

Впрочем, генерал во время поездки ни о чем не спрашивал, а потому чукча имел возможность думать.

Точнее, он сначала вспомнил ночной приход братьев Кола и Бала, которые потребовали Spearmint, на что Ягердышка разгневался справедливо, приведя довод, что выдал братьям жвачки до второго летнего месяца.

— Съели, — последовал короткий ответ.

— Ваши проблемы, — развел руками чукча. — Не есть надо было, а жевать. Другой жвачки у меня нет.

Его били по лицу с удовольствием, а потом случаем увидели драку на улице. Необычные перемены произошли с Кола и Бала, когда они в тусклом фонарном свете разглядели физиономию Арококо Арококовича.

— Он! — прошептал с ужасом Кола.

— Он! — подтвердил Бала.

Ошеломленный Ягердышка сумел заметить, что после того, как косорылый вогнал блондину рельс в сердце, он вдруг посмотрел в окно его номера и лукаво подмигнул братьям.

Здесь с духами произошло и вовсе непонятное.

Кола и Бала поклонились Ягердышке в пояс и, сказав: «Не поминай лихом», — вдруг из плотного состояния перешли в текучее, а затем, словно сигаретный дым, просочились в приоткрытую форточку и уплыли к месту преступления.

Далее косорылый пригнулся к земле носом, словно след брал, и помчался зверем куда-то. Его кряжистый бег сопровождали две бесплотные тени. Кола и Бала летели за Арококо Арококовичем, закрыв глаза и слегка высунув языки.

Для лучшего воздухообмена, решил тогда чукча…

А потом они приехали в следственный изолятор, и генерал, представившись Иваном Семеновичем, предложил узкоглазому свидетелю кофе или чай с бутербродами.

Ягердышка согласился на чай и пил его, не вынимая из стакана кипятильника. Вода кипела, но свидетель, казалось, не обращал на то никакого внимания.

— Не обожжетесь? — поинтересовался генерал.

— Привык.

— Откуда будете? Из мест каких прибыли?

Под земляничную конфетку Ягердышка обрисовал генералу все свои жизненные перипетии. Рассказал об Укле — жене, о старике Бердане, который знавал еще Ивана Иваныча Беринга, такой он старый — Берддн. Признался в нелегальном переходе российской границы, поведал о жизни в Американских Штатах, о шамане Тромсе и его брате, аляскинском адвокате, и о медвежонке, который бродит сейчас по Крайнему Северу, и одиноко ему наверняка.

Генерал выслушал весь рассказ гостя, подумал о том, что этот маленький чукча один из самых счастливых людей на свете, что у него есть Полярная звезда, на которую он когда-нибудь обязательно полетит и будет взирать с нее на грешную землю вечно.

Умолчал Ягердышка лишь о братьях Кола и Бала, посчитав это дело семейным и интимным.

— Расскажите теперь, пожалуйста, об убийце! — попросил генерал.

— Неприятный мужчина, — признался Ягердышка. — Щеки облизывал…

— Арококо Арококович, — сообразил генерал. — Римлянин. Адепт некого Палладия Роговского, который, в свою очередь, отошел и от православия, и от римского учения. Свою веру учинил.

— Ах, как нехорошо! — посетовал Ягердышка.

Иван Семенович Бойко еше долго глядел на чукчу Ягердышку, а потом сказал ему прямо:

— Езжайте поскорее домой, к своей любимой жене, и рожайте детей!

— У меня билет в театр, — развел руками чукча. — Депутат-алеут дал. Сказал, чтобы я продал его, а мне хочется спектакль поглядеть.

— А в какой театр? — полюбопытствовал генерал.

— А в самый большой. Там про Спартака танцевать будут!

Гляди-ка, подумал генерал. Совпадение какое. И он, Бойко, тоже собирался с Машей на премьеру…

Иван Семенович пожал на прощание Ягердышкину руку, ощутив, как маленькая ладошка утопает в его ладони по-детски, и вдруг почувствовал в себе все детство цивилизации, уразумев неожиданно, что все еще в начале своего пути и что мобильный телефон еще не Богова борода, да и не стоит пытаться ухватить ее…

От этих мыслей и от знакомства с Ягердышкой, которого адъютант выводил из СИЗО, в глазах Бойко вдруг защипало, и генерал понял, что устал. Устал совсем, до отставки.

Он нажал на кнопку селектора и приказал доставить чукчу на своей машине до гостиницы, затем велел привести задержанного Ахметзянова.

Ахметзянова ввели через две минуты, и чай ему предложен не был.

— Рассказывайте! — усталым голосом проговорил генерал.

— Я не понимаю, что?

— Почему из Бологого сбежали?

— Вовсе не сбегал, — отказался патологоанатом. — Уехал по причине отупения в провинции.

— Почему заявление не написали? Об уходе?

— Грешен. Сейчас за это привлекают?

— Нет, — покачал головой генерал. — За это — нет. А за опыты над мертвыми — привлекают. И срок приличный.

— Какие опыты?

Иван Семенович допрашивал по наитию и здесь почувствовал тепленькое местечко.

— Корешочки в носу покойных обнаружили мои эксперты. От земляники садовой. Как прикажете осознать сие?

— Он сказал, что это частицы душ невинно убиенных.

Генерал вспомнил о восемнадцати ягодах, найденных в носах погибших подчиненных.