Книга Могила тамплиера - Андрей Воронин

Сделав несколько приличных глотков, он поставил бутылку на стол. Тяжелая золотая цепь, знак принадлежности к рыцарскому сословию (в наше время воспринимаемый окружающими несколько иначе, а именно как знак принадлежности к так называемой братве), вдруг сдавила горло, как пробующий силы детеныш анаконды. Бесстрашные рыцари и прекрасные дамы... Дамы сердца – обожаемые и недосягаемые. Потому и обожаемые, что недосягаемы. Они ведь могут оказаться вовсе не такими уж прекрасными и совсем не достойными обожания... Это она ему однажды так сказала, пребывая в веселом, шутливом настроении: "То, что ты испытываешь, называется куртуазной любовью, или любовью платонической. Это любовь рыцаря к далекой даме, и именно эта разновидность любви воспета менестрелями. Так чем ты, спрашивается, недоволен, сэр рыцарь?"

Пальцы, только что сжимавшие бутылку, сомкнулись на золотой рыцарской цепи, потянули, словно пытаясь ослабить тугую хватку змеиных колец, а потом рванули изо всех сил. Застежка, не выдержав, лопнула; рука бессильно упала, свесившись с полки, и мертвая золотая змея, скользнув между пальцами, тяжело и мягко стекла на покрытый мягкой ковровой дорожкой пол. К дьяволу!

Достоверность исторической реконструкции должна иметь границы. Их каждый определяет для себя сам, исходя из своих сил, возможностей и мировоззрения. Общепринятые границы он переступил давно. И переступил, что характерно, не по своей воле. Можно сказать, его за эти границы попросту вытолкнули, выбросили, как щенка из лодки, предоставив щедрый выбор: научиться плавать или утонуть. Выплыть-то он выплыл, а вот уплыть не смог. Не получилось.

Лицо на потолке продолжало кривить красивые губы в пренебрежительной полуулыбке. Он снова отхлебнул из бутылки и попытался представить, чем она сейчас занимается. Он догадывался чем. И главное, с КЕМ. Празднуют победу. Дьявол, что она в нем нашла, кроме того, что он – это ОН?

Зато для НЕГО она была настоящей находкой. Только теперь измученный бессонницей пассажир двухместного купе осознал – и это тоже нашептали ему разговорчивые вагонные колеса, – почему именно на него пал выбор, когда-то показавшийся ему таким почетным. Потому, что он был управляем. Женщина с фигурой богини, с каменным сердцем и переменчивыми прозрачными глазами стала привязью, на которой его держал ОН. Она была пультом, при помощи которого ОН управлял им на любом расстоянии, кнутом, которым ОН его погонял, и пряником, которым манил ОН же. Но, как уже было сказано, у каждого человека есть предел прочности. Ошейник до крови растер ему шею, в пульте, кажется, начали садиться батарейки, кнут спустил со спины все мясо до самых костей, а вечно недосягаемый пряник вызывал уже не слюноотделение, а бешеную ярость.

Пассажир замер, не донеся бутылку до рта, когда услышал негромкий, осторожный стук. Стучали, впрочем, не в его купе; послышался щелчок отпираемого замка, характерный звук скользящей по металлическим направляющим двери, и женский голос с прибалтийским акцентом предупредил, что скоро станция. Голос принадлежал проводнице; он звучал грубее и выше, да и акцент был намного сильнее, но все равно по сердцу будто полоснули раскаленной бритвой.

Так и не сделав глоток, он аккуратно, без стука, поставил бутылку на стол. Затем сбросил ноги с постели и быстро, бесшумно сел. Подумал немного, проверяя себя, а потом встал и начал быстро, не теряя ни секунды и не делая ни одного лишнего движения, переодеваться.

Измятый серый костюм полетел в угол. Туда же отправились рубашка, галстук в дурацкую полосочку и новенькие кожаные туфли. К дьяволу. Хватит!

Из дорожной сумки появились черные джинсы и майка с изображением вставшего на дыбы, охваченного языками пламени, адского мотоцикла, в седле которого, ухмыляясь, сидел скелет в развевающемся саване. Блондин затянул на талии широкий кожаный пояс с тяжелой металлической пряжкой и зашнуровал высокие, почти до середины голеней, ботинки на толстой рубчатой подошве и с окованными железом носами. Резинка для волос куда-то запропастилась; не тратя времени на поиски, он поставил ногу на полку, прямо на простыню, и отрезал перочинным ножом длинный конец ботиночного шнурка, которым ловко перетянул волосы на затылке.

Мысль, впервые возникшая во время их последней встречи, наконец оформилась в усталом, измученном бессонницей, отравленном алкоголем мозгу, приобретя четкие очертания окончательного и бесповоротного решения. Пора обрубить поводок. Пора раз и навсегда стереть это надменное лицо с любой поверхности, на которой ему вздумается появиться, – с потолка, со стены, с ночного неба и даже с внутренней поверхности сомкнутых век. Если это лицо перестанет существовать в действительности, нить, возможно, наконец-то порвется, и неотвязно следующий за ним повсюду образ перестанет его истязать.

А если это ничего не даст... Ну что же, терять-то все равно нечего. Самоубийство никуда не убежит, уж этот-то выход всегда под рукой.

Интересно, как это понравится ЕМУ? Да какая разница как это ЕМУ понравится? Кто ОН, в конце концов, такой? Гроссмейстер? Ну, и на здоровье. Гроссмейстеры, между прочим, тоже смертны. Значит, шансы равны.

Пассажир натянул потертую мотоциклетную кожанку, и та привычной, вселяющей уверенность в себе тяжестью легла на плечи. Пластиковый чехол от электрогитары лежал на багажной полке. Он снял его оттуда, проверил, не торчит ли из кармана куртки рукоять "парабеллума", и окинул купе прощальным взглядом. Недопитая бутылка по-прежнему стояла на столе; на разворошенной постели, разинув кривой беззубый рот, стояла пустая дорожная сумка. В дальнем углу темнел ком смятой одежды, валялись брошенные как попало дорогие кожаные туфли. Выбиваемый колесами ритм замедлялся, вагон ощутимо раскачивало на стрелках; за окном возникли и поплыли мимо, на глазах замедляя ход, станционные огни. В их свете на полу тускло поблескивала свернувшаяся плавными кольцами золотая цепь. Последовали два или три мягких толчка, заскрежетало железо, и вагон остановился. Оставив все как есть, блондин открыл дверь и вышел из купе.

Проводница в тамбуре, зевая, уже готовилась опустить площадку. Увидев пассажира, у которого был билет до Риги, она открыла рот, но блондин молча отстранил ее и спрыгнул на сухой, залитый мертвенным светом люминесцентных ламп асфальт перрона. Несколько прибывших пассажиров, надрываясь, волокли куда-то в темноту свои многочисленные баулы. Поезд дал сиплый гудок, сдержанно лязгнул буферами и медленно отчалил от платформы. Блондин даже не обернулся, чтобы проводить его взглядом.

Он был на грани безумия, но внешне это никак не проявлялось – по крайней мере, пока.

Глава 16

Часы лежали на столе – старинная луковица с репетиром, в массивном золотом корпусе, со сложным циферблатом и гравировкой на внутренней стороне крышки.

Надпись была сделана каллиграфическим почерком, с твердыми знаками и ятями, и уведомляла, что оный хронометр пожалован действительному статскому советнику Захарьину за видные заслуги перед Отечеством сентября месяца четвертого числа года одна тысяча девятьсот третьего от рождества Христова.