Книга Крысобой - Александр Терехов

В хороших шубах и полушубках, рослый и молодой народ расходился в согласии с числами, начертанными мелом на стенах, и особый человек затирал мокрой тряпкой число.

Долго тянулись народные хоры и плясуны в русских нарядах с длинными рукавами, женщины в унизанных жемчугом круглых шапочках, мужчины в картузах несли балалайки, ложки, дудки, пересмеивались, женщины, сцепившись рядами, напевали на ходу.

Безо всякой передышки вслед потащили белых голубей в клетках с купольными верхами, несли вчетвером, как ларцы, свободные от ноши собирали в кулак сроненные перья. Казаки проехали быстро, и мы смогли бы протиснуться, но водитель уснул, пока его толкали, нескончаемо повели людей именно для площади, с разбивкой на мужиков и женщин, ветеранов, детей, они двигались еле, их поминутно останавливали, отделяли отряд и смешивали, как надо, показывали, кто с кем стоит, раздавали детей, флажки, знамена, представляли начальников, первые отряды уже достигли площади — оттуда доносились пробные крики «ура!», пока еще жидковатые; отдельно, обочиной, гнали людей для балконов, офицеры фонариками указывали им места, где придется стоять, загорались первые окна, в них показывались головы или высовывалась рука с флажком, кричали: так видно? Чаще махать? Пробовали, куда падает цветок, как его лучше бросить; в толчее прошли фигуристки на белых коньках, я поздно приметил, только со спины, толстые накладные косы, и повалили духовые оркестры: железнодорожный, пожарный, музучилища, мясокомбината, птицефабрики, с трубами, начищенными, как яичные желтки.

Свиридов не вытерпел и вылез искать ближайшего коменданта, нашел какого-то генерала, но тот не брался остановить людей, зато по его команде раздвинули рогатки с колючей проволокой поперек переулка, и мы двинулись в объезд.

Приехали, и там сильнее пахло снегом, я выглянул — березы снег застелил до верхушек, словно белые тропки ведут в небеса, под ними кутались елочки-церковки с зелеными крестиками на макушках, еще, невидимый, стучал дятел в небесные двери, но его не пускали. На вылет. На выезд. Но оказалось, глубоко внизу постукивал мотор.

— Вот ведь, — зацедил Свиридов. — Мачту так и не подняли!

— Товарищ прапорщик, — ахнул у грузовика знакомый мне с прошлого раза мужик. — А мы думали, шо… А нам брехали!

— Прохоров, скоро светает, а мачта где? Вот так, оставь вас. — Почти бежали вниз, темные края раскопа двинулись наверх и срастались с небом.

— Та бурим.

— Шо — бурим? До сих пор? Где мачта? На что шатер тянуть? А если растеплеет и дождь?

Внизу, на дне, успокоился мотор, у буровой установки собирались рабочие и стражники — работали ночь напролет? Мы пропускали ступеньки, то и дело переходя на прыжки.

Свиридов наконец спрыгнул на дно, обогнул лужу целебной воды, закрытую льдом, и влез на ящик.

— К утру! Мачта должна стоять! И шатер должен быть, так сказать, натянут — художники его расписали. А то шо ж, накопали богатств, а сохранить ума нету? Что гости подумают? Елена Федоровна тут? Тут. Что?

— Старались.

— Шо — старались, время — пять сорок! Старались они — третьи сутки, а мачта не стоит! Где мачта? — Свиридов пощурился, ему указывали все, чуть выше, на уровне древнерусского кремля, лежала длиннючая металлическая мачта с выдвижным наконечником, зацепленная лебедкой за основание. — Готова. Раствор намешали? Щебенка? А в чем же трудность? Прохоров!

— Та забуриться не можем.

— Шо? Пять метров не забурить? — Свиридов в сердцах плюнул.

— Та камень. Не можем место выбрать. Всю площадку из-буравили — один гранит. Во, — Прохоров пнул светлокаменную колоду, зеленую от мха. — Бурим — натыкаемся. Вытаскиваем — на ей надпись. И так везде. И бурить страшно — вдруг шо разорим?

— Какой гранит? Как везде? — всплескивал руками Свиридов. — А ну свети.

Очертаниями колода напоминала гроб, я сразу понял, она рукотворна — по краю плоской поверхности ровные бороздки, по углам переходящие в узор узелками, как девичья коса. В широкой части зияла выструганная воронка от касания бура, но сама колода даже не треснула. То, что сперва показалось мне следами корней и влажными отпечатками земли, и, правда, были тесно вырубленные буквы. Под ними разборчиво читались сложенные попарно ЦС, ИС, КТ. Свиридов, натужно сопя, поковырял надпись, противно стряхивая с пальцев налипшую глину, позвал:

— Елена Федоровна, ты… Что тут, эта?

— Отойдите от света, вы ж мне загораживаете, тут… Э-э… «Лета 7115 февраля в 23 дн…» Так написано: дн. «На памят святого священномученика Поликарпа Змирского убиен бысть на государевой службе князь-стольник Юрий Мещера, а погребен того же мсца 27 дн на памят прпдобного исповедника Прокофя…»

— Ничего себе, — промямлил Свиридов и зашипел: — Елена Федоровна, какой гранит?! Ты ж говорила: глина! Должна глина!

— Ах, что я могу знать? Вы уехали, про вас такое говорили… Я одна. Сказали, бурить. Откуда я могу знать? Может, так и надо!

— Ну, тихо… И что же, Прохоров, что ли?.. И еще, значит, как бы, такое, есть?

— Сплошь! Вон — мы сколь раз пробовали, столько и вывернули. — Прохоров раздвинул людей, давая простор взгляду.

Свиридов смурно уставился на каменные колоды, побольше и меньше, разно раскинутые по всей площадке, дыхнул и слабо сказал:

— Ну, а хоть вот эту прочти…

— Лета 6814 преставись раб Божий князь и старец Исаия Петров…

— Еврей, — заметил кто-то, Свиридов вскинулся:

— Кто сказал? А ну отставить! Я покажу… Я… в общем, разойдись. Пятнадцать минут технологический перерыв. Закурить и оправиться. Можно в туалет — малая нужда. Всем покинуть рабочую площадку! Поживее, живее. — Он уже нетерпеливо манил: — Прохоров, поди-ка, ага, сюда. — Схватил того за ремень и впечатал кулаком точно в лоб. — Ты мне что, мразь, откопал? Ты откуда достал эту пакость? — Прохоров угибался, норовя перехватить кулак, свалился на колени, Свиридов гвоздил. — Убью, тварь! Уволю без пенсии!

— Так находки ж! Федоровна!

— Прекратите… Или я уйду!

— Стоять! Все-все-все, прости, ну-ну… Ну вот здесь — что написано?

— «Анастасия Бахтеярова доч».

— А, тварь… А тут? Тут?

— «Священноиерей окольничий Борисов. Схимница Надежда. Волею Божею не ста Андрея Стефанова Веламинова. Иоанн… Калашшжов. Князь Прокопий Смойлов Траханиотов».

— Черт, черт!

— Не торопите меня! «Стряпчий Барнышлев преставися… Аврам Григорьевич Огин-Плещеев». Это… Не разберу. «Стольник Клешнин. Старец именем Андрей. Монахиня Елена, в миру Потемкина, преставися с миром. Зубачева Елизавета. Засекин. Епископ Крутицкий Пафнутий. Инок Григорий. В месяц януаре 24 день Федор Михайлович Мстиславский. С нами Бог, никто же на ны». Сколько еще? Да что мы глаза ломаем, где ваши накладные — сверьте!

— Рот закрой! — Свиридов отступил в сторону, развернул на каменном гробу свиток, выуженный из потайного кармана, и уперся в него фонарным лучом.