Книга Скользящие в рай - Дмитрий Поляков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вероятно, они отправятся в соседний городок, как делали не раз, в котором, возможно, пройдет карнавальное шествие по какому-нибудь, безразлично какому, поводу; там любят карнавальные шествия. Вон он, виден с балкона, с тонким пирсом, к которому швартуются прогулочные теплоходы. Они решат это беспричинно, как-то так, валяясь на пляже, – а не пойти ли нам в другой город? – встанут и пойдут, неспешно, по линии слабого прибоя, загребая воду босыми ногами. Часы они забудут дома.
Постепенно их городок превратится в кучку разноцветных кубиков, городок, в который даже не заходят суда. Люди исчезнут, и их голоса зазвучат первобытно. Она перестанет вскрикивать оттого, что наступила на пустую ракушку, и, может быть, снимет лифчик.
Потом она расскажет ему, как увидела ползущую по берегу огромную черепаху, абсолютно белую, как альбинос. Наверное, эта черепаха уползла из цирка или, как знать, ее вынесло на сушу с прибоем. Она расскажет, как осторожно подкралась к ней – это было небезопасно, – как вспрыгнула на ее скользкий панцирь и долго ехала таким способом, с трудом удерживая равновесие, пока черепаха не надумала отплыть в море. Он представил себе эту картину и решил, что не будет возражать, хотя, конечно, и черепах в таких морях не водится, и в бродячий цирк их не возьмут, да и нет на свете огромных белых черепах.
Они будут смотреть вперед, на вырастающий перед ними город, на море, на покрытые сушняком дюны, растворяющиеся в высоком, плотном кустарнике, но в основном – под ноги, без устали созерцая волнистые узоры на песке, нарисованные прибоем. Они будут перепрыгивать через покрытые бурыми водорослями волнорезы, наблюдать за драками чаек, выискивать красных рачков в песчаных норках и спасать мидии, кидая их обратно в воду. Они еще раз посмотрят на свой городок, съежившийся вдали и какой-то уже чужой, и, возможно, искупаются, сбросив с себя остатки одежды.
Да, скорее всего, они искупаются, а после будут бегать друг за другом на мели, совершенно одни. Ее дикарская бессовестность действовала на него возбуждающе. Ей словно неведомы были цивилизованные предрассудки, связанные с сокрытием интимных частей тела и эмоций, как неведомы они ребенку или животному. Она могла снять купальник, сидя на солнцепеке в прибрежном кафе, или начать истово целоваться посреди многолюдной улицы. Ей было все равно, она не стеснялась проявления своих желаний, вовсе не думая кого-то этим задеть или, того хуже, поразить. Просто она не знала, как сдержать, подавить невыносимые чувства, внезапно охватывающие ее, а главное – зачем. И честное слово, не было на свете ничего более живого и естественного, чем ее молодое, упругое обнаженное тело…
Голубой дым сигареты тянулся куда-то вниз… Яблоко на столе. Чашка с остывшим кофе. Откуда это?.. С балкона открывался весь пляж, усеянный пестрыми зонтиками, живой, беспечный, как вдох…
Он посмотрел на солнце, и солнце не ослепило его…Это древнее развлечение всех курортных городков – устраивать костюмированное шествие по главной улице – всякий раз вызывало в ней бурное восхищение, граничащее с потерей себя и всего того, что было в руках и карманах.
Держась друг за друга, они протиснутся через толпу поближе к зрелищу, в котором при иных обстоятельствах он усматривал одну простодушную пошлость, но рядом с ней вся эта срежиссированная бравада действовала на него бодряще – не потому ли, что на происходящее он смотрел ее глазами?
В грохоте сменяющихся ритмов мимо пойдут духовые оркестры, предваряемые маршем лицеисток в киверах, потянутся платформы с установленными на них огромными кофейниками из папье-маше, статуями Свободы, гномами, мельницами, с пляшущими полуголыми красотками a`la Moulin Rouge и элвисами пресли. Она будет цепляться за его локоть, взвизгивать, подпрыгивать, махать руками, всецело отдаваясь шумному городскому веселью.
А народ будет прибывать и прибывать, стекаться со всех сторон. Старики в панамах, молодые компании, размякшие на отдыхе парочки, дети всех возрастов и калибров – сплошные улыбки, смех, аплодисменты.
Не успеют они порадоваться тому, что заняли место в первых рядах, как два сверкающих маслом мускулистых колосса вдруг спрыгнут на тротуар, подхватят ее под локти и подсадят на медленно проплывающую платформу, где будет стоять высоченная пальма, а под нею хижина Робинзона Крузо в лице полненькой девицы в неглиже, которая в обычное время наверняка управляет колбасной лавкой где-нибудь неподалеку. Оба Пятницы станут ритмично двигаться вокруг нее, а колбасная робинзонка набросит ей на шею пышные бусы из пинг-понговых шариков. Она посмотрит на него сверху, чуть виновато, как бы спрашивая разрешения, он помашет ей рукой и улыбнется. И тогда она начнет двигаться в ритм с ними, самая красивая на этом празднике. А платформа будет уплывать все дальше и дальше, ее сменят новые, потом еще другие; он будет тянуть шею, чтобы не потерять из виду вздымающуюся белокурую гриву, пока ее окончательно не заслонят картонные хижины и фанерные дворцы…Улыбка так и осталась на его лице. Сигарета дотлела почти до фильтра и, обломившись, упала вниз рассыпающимся пеплом. Он забыл про нее. Велосипедный звонок вернул ему крепкое ощущение реальности, в которой было место всему, что он любил и о чем думал. Он знал, что не станет планировать ничего в новом дне, что этот день повторит предыдущие в главном – в надежной неопределенности. Он понял, что не может больше терпеть, вдохнул в себя соленый воздух, повернулся и шагнул в комнату. Секунду глаза привыкали к полумраку помещения, а когда привыкли, он увидел аккуратно убранную пустую постель. На столе лежало яблоко в луже пролитого кофе. Никого не было.
Глеб свалился с дивана и некоторое время стоял на четвереньках, опустив голову. С кончиков волос упали на пол три-четыре капли пота. Спазм перебил дыхание, садистски дозируя поступающий в легкие воздух. Потом он тяжело поднялся на ноги и, шатаясь, хватаясь за стены, потащился в ванную. Открыл холодную воду и сунул голову под ледяную струю. Постепенно дыхание нормализовалось. Он выпрямился и посмотрел на себя в зеркало. Ее не стало очень давно, много лет назад. Несчастный случай.
«Шантиль», кофейня в самом центре города, пользовалась необъяснимой популярностью у богемной публики и, как следствие, у девушек, которые в изобилии приходили сюда поболтать с подругой. Девушки пили чай, ели пирожные и чутко прислушивались к монологам музыкантов, певцов, артистов, сидевших по соседству. Кофейня обладала одним неоспоримым достоинством: окна заменяли собой стену, от пола до потолка, открывая широкий вид на сквер, площадь и перекресток. Внутри всегда было светло.
Глеб занял столик в углу, откуда мог наблюдать за происходящим внутри и снаружи, и заказал кофе. Лиза опаздывала. Она позвонила и взволнованно посетовала, что вынуждена крутиться в переулках, поскольку многие магистрали перекрыты милицейскими кордонами. Глеб предложил перенести встречу, но в ответ получил целый залп заклинаний не уходить, подождать, потерпеть – и остался.
Некоторые посетители говорили чересчур громко – то ли увлекаясь, то ли нарочито, дабы привлечь к себе завистливое внимание простых людей. Глеб не узнавал никого, но, судя по впечатлению, которое они производили на окружающих их девушек, все это были люди в чем-то известные, и даже, вероятно, весьма. Какой-то в измятом пиджаке матерно сокрушался по поводу отмены его концертов, лишь одна аппаратура для которых стоила миллионы. Другому, наоборот, в чем-то таком сильно повезло: полный успех и признание. Его поздравляли. Кто-то прочувственно заверял, что скрипки олицетворяют линию добра, а тромбоны – линию зла. Многие были знакомы и при встрече делано, по-домашнему, не отрываясь от мобильного телефона и шаря глазами по лицам присутствующих, целовались.
