Книга Генерал СС - Свен Хассель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не могу, — ответил врач. — Я не окулист… притом у меня нет нужных инструментов. Очень жаль, но я никак не могу утвердить выдачу темных очков этому человеку.
— Что ж это такое? — воскликнул лейтенант. — Без них этот человек слеп, как летучая мышь! Это может увидеть любой дурак, тут не нужно окулиста!
— Мало ли, что может увидеть любой дурак, — ответил врач, тоже приходя в гнев. — Я действую только по правилам.
— Правила! Правила! — Лейтенант в крайней ярости заходил взад-вперед по снегу. Я стоял, благодарно глядя на него сквозь темные линзы. — Помоги Бог немецкому народу, если он не может ничего сделать без правил! Вот человек с больными глазами, вот очки, не нужные никому, кроме него, а вот треклятый лекарь, который не может утвердить ношение их из-за правил… какие тут к черту правила! Что вы предлагаете делать с этими чертовыми очками? Нести их в Германию в водонепроницаемом пакете? — Неожиданно он выхватил револьвер и повернулся в дрожавшему врачу. — Сейчас же подпишите ему бумаги, иначе без вас обойдемся!
Врач подписал; я не снимал темных очков; колонна пошла дальше, а тело моего благодетеля из Первой кавалерийской дивизии осталось в снегу. Я не знал его имени и теперь уже забыл этого человека.
Если камень упадет на кувшин, плохо для кувшина. Если кувшин упадет на камень, плохо для кувшина. Для кувшина всегда плохо.
Талмуд
Приказ, разосланный по всем дивизиям командующим Шестой армией генерал-оберстом Фридрихом Паулюсом[96]:
«Как солдат, хочу напомнить всем остальным солдатам, что попасть живым в руки противника — позор. Поэтому долг офицера — покончить с собой, дабы избежать такой участи. Если офицер позволит взять себя в плен, он недостоин своего мундира. Его будут считать дезертиром и изменником своей страны, и когда окончится война, он предстанет перед судом.
Вышесказанное относится также к младшим командирам и рядовым. Сдача в плен — проявление трусости! Наш фюрер Адольф Гитлер требует, чтобы мы сражались до последнего человека, до последнего патрона. Будьте достойны его доверия!
Хайль Гитлер!»
В тот день, когда этот приказ был издан, четверо старших офицеров покинули Сталинград. Генералу Енеке повредило череп упавшей балкой, и его эвакуировали самолетом. Генералов Пикерта и Хубе отправили в Германию по приказу отдела личного состава армии. Генерал-майор Бергер покинул Сталинград по собственной инициативе. Его арестовали на аэродроме в Варнополе и два часа спустя расстреляли за ангарами.
На окраине Сталинграда генерал-квартирмейстер взорвал себя вместе со своим штабом вскоре после того, как русские заняли эту позицию.
В госпитале в Бабуркине хирург и четверо ассистентов готовились делать операцию, когда на дороге снаружи появилась колонна Т-34. Хирург едва успел взорвать связку гранат перед тем, как вошли русские. Госпиталь оказался сильно разрушен, там не нашли никого живого.
Возле Котловской четыреста русских танков уничтожили потрепанные остатки немецкой дивизии[97]. Лейтенант и пятеро солдат сумели спастись, но меньше чем через час их задержал полицейский патруль и расстрелял за неисполнение приказа фюрера.
До последнего человека, до последнего патрона… Будьте достойны его доверия!
Из глубин Сибири принеслась новая, более неистовая буря. Она беспощадно трепала нас день и ночь. Идти выпрямясь было почти невозможно, мы тащились, ссутулив плечи и свесив руки, время от времени становились на четвереньки, будто животные. Иногда особенно сильный порыв подхватывал человека, проносил несколько метров и пренебрежительно швырял в снег, как ненужный сверток. Холод тоже усилился. Температура упала до того, что слезы, постоянно бегущие из наших глаз, тут же превращались в ледышки[98].
В конце концов идти дальше стало невозможно, мы зарылись в снег и оставались в нем четыре дня, пока вокруг бушевала буря и превращала сугробы в большие, сияющие холмы. Вырванные с корнем кусты и деревья неслись мимо нас невидимым потоком. Два раза мы видели бежавших по ветру мимо наших нор волков с вытянутыми тощими шеями и горящими желтыми глазами. Они не обращали внимания на нас, а мы на них. Все были озабочены одним — сохранением жизни.
Мы так привыкли к вою и стонам ветра, что в редкие минуты затишья пугались неестественного безмолвия и едва смели дышать из боязни выдать свою позицию русским.
Враг мог прятаться всего в полукилометре, в ближайшей лощине, но узнать об этом не было никакой возможности. Снег валил так густо, что видимость сократилась до нескольких метров.
Утром пятого дня ветер утих до нормального и казался нежным весенним зефиром. Мы выбрались из своих ледяных тюрем и с трудом потащились по сугробам вслед за генералом Аугсбергом. После одной внезапной минуты человеческой слабости, когда мы перешли Чир, он снова замкнулся в себе и стал машиной-эсэсовцем, угрюмо ведущим свой отряд испуганных, оголодавших людей по русским просторам в поисках призрака немецкой армии.
— Иван, — неожиданно произнес Старик на ходу.
И указал на движущуюся по равнине колонну тяжелых танков.
— Направляются на запад, — сказал Хайде. — Там фронт.
— Там Германия, — сказал я.
— Германия! — воскликнул с гневным презрением Грегор. — А почему не Франция? Почему не Америка? Если долго двигаться, можно добраться даже до Японии и вернуться обратно… Почему Германия? Почему не Луна, черт возьми?
— Считай, как знаешь, — ответил я равнодушно.
— Не надейся, что мы вернемся в Германию, приятель! Хорошо бы дойти до следующей реки!
— Это пораженческий разговор! — заорал Хайде, выхватывая револьвер. — Тебя можно за него расстрелять!
Через несколько секунд они покатились по снегу, вцепившись друг другу в горло. Я отчетливо расслышал, как Грегор грозился отгрызть Хайде голову. Хайде хотел вышибить Грегору мозги. Вот до такого состояния мы дошли, и даже Старик или Легионер не потрудились их разнять. Равнодушно взглянув на дерущихся, они пожали плечами и пошли дальше. Порта с Малышом нерешительно подбадривали обоих, а я неожиданно для себя подумал: «Если они убьют друг друга, пайки у нас увеличатся…».
