Книга Левая Рука Бога - Пол Хофман

Боско сел и пристально посмотрел на крепкого мужчину, стоявшего перед ним.

— Но ничего подобного не случилось, — продолжил он, — вот о чем ты, разумеется, сейчас думаешь и считаешь, что я ошибаюсь. Ты просто слишком деликатен или боишься произнести это вслух. Но ошибаешься как раз ты, Искупитель. А Маршал Матерацци, напротив, согласен со мной. Как выяснилось, он хоть и любящий отец, но отнюдь не сентиментальный человек. Он сохранил факт похищения в тайне именно потому, что знает: сдержать народную жажду мщения было бы невозможно. И это возвращает меня к тебе, Искупитель. У тебя ведь очень хорошие отношения с этим, ну там, в…

— В Китти-городе, Ваше Святейшество.

— Я хочу, чтобы ты убедил его помочь тебе организовать нападение отряда в тридцать, может, пятьдесят солдат — сколько ты сочтешь нужным. Ты скажешь этим солдатам, что среди Искупителей слухи о ее постыдном и греховном вероотступничестве уже широко распространились и что, если им придется умереть — а так оно и будет, — их занесут в анналы мучеников за веру. Позаботься, чтобы у всех командиров, которых ты отберешь, были свидетельства о мученичестве, удостоверяющие, что они исполняют волю Бога. Если повезет, кто-нибудь из них выживет и проживет достаточно долго, чтобы Матерацци успели под пытками вырвать у них правду. На сей раз я не желаю, чтобы наши действия сохранились в секрете ни при каких обстоятельствах. Тебе ясно?

— Да, Ваше Благочестие, — ответил побледневший Искупитель Стремечко Рой.

— Ты совсем побелел, Искупитель. Скажу тебе, что твоей собственной смерти не требуется. Напротив. А кроме того, тебе следует набрать для этой операции таких солдат, которые так или иначе себя запятнали. То, о чем я тебя прошу, отвратительно, но необходимо.

После того как Искупитель Стремечко Рой усвоил, что ему жертвовать собственной никчемной жизнью необходимости нет, щеки его снова порозовели.

— Китти Заяц, — сказал он, — захочет узнать, в чем его заставляют участвовать. Вряд ли он сочтет, что быть замешанным в чем-то столь сомнительном в его интересах.

Боско отмахнулся:

— Пообещай ему все, что хочешь. Скажи, что, когда победим, мы сделаем его сатрапом Мемфиса.

— Он не дурак, Ваше Святейшество.

Боско вздохнул и немного подумал.

— Отвези ему золотую Страбонову статую Вожделеющей Венеры.

Искупитель Стремечко Рой удивился:

— Я думал, ее распилили на десять кусков и бросили в жерло вулкана в Дельфах.

— Это всего лишь слух. Богохульство и непристойность этой статуи заткнет уши этому твоему существу — дурак он или не дурак — и сделает его глухим ко всем вопросам, которые могли бы его смутить.

26

В течение следующих нескольких недель Кейл, причиняя боль самому себе, наслаждался мучительным удовольствием, которое получает человек, портя жизнь тому, кого обожает и ненавидит одновременно. Если бы он захотел признаться себе в этом — но он ни за что не хотел, — то следовало бы сказать, что от всего этого ему было уже тошно.

Кейл никогда четко не представлял себе, чего именно ожидает, становясь телохранителем Арбеллы Лебединой Шеи. Чувства, которые он к ней питал — острое желание и такое же острое негодование, — трудно было бы примирить и зрелому мужчине, что уж говорить о юноше, представлявшем собой странную помесь брутального опыта и полной невинности. Быть может, обладай он хоть каким-то обаянием, это помогло бы Арбелле не ежиться от страха каждый раз, когда он с ней заговаривал, но откуда взяться обаянию в таком существе? Физическое отвращение, которое она испытывала в его присутствии, несомненно, глубоко ранило его, но единственной доступной для него реакцией была еще большая враждебность.

Эти странные отношения между Кейлом и ее хозяйкой были источником большого беспокойства для Рибы. Ей нравилась Арбелла Лебединая Шея, даже при том, что ее амбиции простирались дальше положения горничной, независимо оттого, насколько знатной была дама, которой она прислуживала. Арбелла была добра и деликатна, а поняв, что ее горничная еще и умна, стала непринужденной и откровенной с ней. И тем не менее, Риба была до благоговения преданна Кейлу. Он рисковал жизнью, чтобы спасти ее от того ужаса, который она всячески старалась забыть, но в кошмарных снах он возвращался к ней снова и снова. Она не могла понять холодности Арбеллы по отношению к Кейлу и решительно вознамерилась наставить хозяйку на путь истинный.

То, как она это сделала, стороннему наблюдателю могло показаться странным: она намеренно, притворившись, будто споткнулась, пролила на него горячий чай, предварительно позаботившись влить в чашку холодной воды, чтобы не обварить слишком сильно. Тем не менее чай был достаточно горячим. Кейл, вскрикнув от боли, сорвал с себя тонкую хлопковую тунику.

— О, прости, прости, — запричитала Риба, суетясь, схватила кружку холодной воды, предусмотрительно оставленную поблизости, и вылила на него. — Тебе больно? Прости.

— Что с тобой? — беззлобно сказал Кейл. — Сначала ты пытаешься обварить, а потом утопить меня.

— О, — всхлипывала Риба, — мне так жаль. — Продолжая извиняться и суетиться вокруг него, она вручила ему маленькое полотенце.

— Да успокойся ты, выживу, — утешил он ее, вытираясь, и добавил, обращаясь уже к Арбелле: — Мне придется переодеться. Пожалуйста, не покидайте своих покоев, пока я не вернусь.

Когда он вышел, Риба повернулась, чтобы посмотреть, сработала ли ее уловка. Как и любая сложная хитрость, она произвела сложный эффект. Что действительно вызвало у Арбеллы жалость, причем такую, какой она даже заподозрить в себе не могла, во всяком случае, по отношению к Кейлу, так это рубцы и шрамы на его спине. Едва ли можно было найти на ней маленький пятачок, на котором не было бы следов его жестокого прошлого.

— Ты сделала это нарочно?

— Да, — призналась Риба.

— Зачем?

— Чтобы вы увидели, что ему пришлось вынести, и не были так суровы — при всем моем к вам уважении.

— Что ты имеешь в виду? — спросила изумленная Арбелла.

— Можно мне говорить откровенно?

— Нет, нельзя!

— Тем не менее я скажу, раз уж все равно зашла так далеко.

По меркам местной знати, Арбелла не была напыщенной гордячкой, однако никто, тем более какая-то служанка, никто, кроме отца, никогда не смел говорить с ней в таком тоне. От потрясения она лишилась дара речи.

— Сейчас между вами и мной, мадемуазель, — быстро заговорила Риба, — быть может, не так много общего, но когда-то я тоже имела возможность почти ни в чем себе не отказывать, и будущее представлялось мне полным удовольствий, которые я буду получать и дарить сама. Все надежды рухнули в одночасье, и я поняла, как страшна и как невероятно жестока жизнь.

Она в подробностях поведала обо всем случившемся внимавшей ей с широко открытыми глазами хозяйке, не утаив ничего об ужасной судьбе своей подруги и о том, как Кейл, рискуя всем и не убоявшись собственной, еще более чудовищной участи, спас ее самое.