Книга Сибирская жуть - Андрей Буровский

Потом опять пели… вернее, пел один, солировал Гена… вообще-то, уже лет десять, как Геннадий Иванович, но в экспедиции он отдыхал… и в ней прочно оставался Генкой. Он тоже пел, и тоже память сохранила лишь обрывки:

…Тете Наде стало душно

В теплых байковых трусах! —

выпевал Генка.

…А тетя Надя не дает,

А тетя Надя не дает! —

радостно подхватывал хор, поскольку решительно все вертелось вокруг этого персонажа.

Потом кто-то падал под стол, а на столе стала танцевать ветеранка экспедиции Наташка. Была она… немолодая, конечно, но и нельзя сказать, чтобы старая. Но почему-то хотя ее помнили все, в том числе самые старые, и с самых древних времен, она как была, так и осталась – Наташка, и притом без отчества.

Запомнилось, как Толик отбивал такт в ладоши, что-то напевал и приплясывал возле стола при свете керосиновых ламп и фар собственного комбайна.

Так что с Толиком мы были знакомы, и было даже хорошо лететь с ним вместе. Но Толик, оказалось, на всех нас теперь очень обижен, потому что мы в наших экспедициях «напридумывали ентих научных штучек, от которых трудящему только тяжело делается…»

Не без труда удалось разговорить Толика, и его рассказ я привожу без комментариев.

В деревни Калы устроили танцы; танцевать стали под магнитофон. Под какой магнитофон? Под ленточный, какой же еще…

Часов в 11 пришла женщина. Красивая такая… Ну, еще платье такое коричневое, плотное такое… А лицо? Ну, и лицо было, ясное дело… Только не узнал Толя никого, не было ни у кого здесь такого лица.

Такого красивого? Ну да, и красивого… и вообще… ну не было такого… Особенное оно, а кто его знает, как объяснить, чем особенное?

Как она пришла, магнитофон заглох. Почему? Этого никто не знает. Парни в магнитофон полезли, чинить, а потом радиолу поставили, а радиола не играет! Почему? Ну кто же знает, почему, откуда?! Не играет… Ну, там другой магнитофон! Не играет…

А Толик, он занялся этой девушкой. Очень она понравилась Толику: необычная такая… Ну, как будто не отсюда, и вообще…

Девушка такая, не очень чтобы молодая… Но и не старая, куда там. Прическа высокая, на шпильках таких. И платье коричневое, плотное.

Толик с ней бы танцевал, а какие же танцы без музыки? Он ее увел за огород… Нельзя же с девушкой говорить, если вокруг все орут, а она незнакомая и ее не знает никто!

А Толик с ней поговорил… Она все спрашивала, какие здесь деревни, какие города… сразу видно – не отсюда… Толик сразу понял, что из Питера или вообще из экспедиции. Она потом уходить стала, сказала, ей пора. А голос тоже особенный. Такой у хакасов бывает, вроде… ну как бы сказать… Ну да, ревущий, точно! Низкий такой, с хрипотцой…

Ну, и пошли они вниз, к дороге. Спустились до шоссе – а от деревни заорал магнитофон! Только поздно уже, а Толику танцевать и не хотелось, ему эту девушку проводить было нужно.

– И что интересно, – задумчиво вымолвил Толик и покосился – не буду ли я смеяться? – Я ж говорю, не очень молодая… А целоваться не умеет. Я ее целую, а ей интересно, она меня как будто изучает.

Дошли мы до дороги и пошли…

Я спрашиваю: «Что, до Означенного пойдем?! Тогда давай я тебя на мотоцикле…»

А она: «Да здесь же близко!»

Я говорю: «Здесь и жилья нет!»

А она: «Есть тут жилье! Ты не знаешь, а жилье есть!»

Я ей: «Ты из экспедиции?»

Она смеется: «Да, из экспедиции!»

Я ей: «К тебе сейчас можно? Или будем гулять?»

А она: «Нет, сейчас пора домой. Можешь и не провожать, я потом сама найду».

Я говорю: «Давай встречаться. Я завтра в экспедицию приду».

А она: «Вот, – говорит, – и пришли». А место глухое, на дороге, возле ваших раскопов.

Вокруг – ни огонька и ничего. Деревья стоят, темно, тихо.

Я говорю: «Да давай, провожу! Не хочу тебя здесь оставлять!»

А она: «Не приставай! И идти за мной не надо. Ты уже привел, я, считай, дома. Хочешь меня увидеть, приходи сюда завтра, в полночь. А сейчас иди! За мной следить не надо, рассержусь!»

И сама меня целовать стала. Повернула и в спину толкает. Я несколько шагов прошел, нехорошо сделалось. Женщину одну в таком месте оставил, неправильно это… Обернулся, а нет на дороге никого. Вообще никого, во все стороны. Понимаете, ну несколько шагов всего прошел! И хоть бы камень стукнул, хоть бы кусты шелохнулись! Я постоял – может, услышу чего… Ну, и домой пошел, чего поделаешь. Да и жутко стало, что таить… Непонятно потому что – там же вдоль дороги кусты стоят, колючие, сплошной стеной. И дорога каменистая, щебнистая…

Толик так сразу и подумал, что женщина из экспедиции, потому что больше таким взяться неоткуда. А его на раскопе вчера на смех подымают, рассказывают про привидение. А он не такой дурак, чтобы живую бабу спутать с привидением, и смеяться над собой он не позволит!

Толик очень сильно подозревал, что женщину в экспедиции прячут, чтобы над ним посмеяться, и тогда надо было оторвать башку всем, кто это все придумал. А если еще и она сама придумала «енти научные штучки», чтобы над ним посмеяться, Толик намеревался оторвать башку и ей. Расстались мы холодно, потому что Толик, твердокаменный материалист, совершенно не поверил в мой правдивый и честный рассказ. Но женщину он очень хотел встретить, и довелось ли ему – не знаю.

Продолжение третье, самое короткое

Спустя два дня после позорного бегства Герасима, в тот самый вечер, когда мы с Толиком летели в Красноярск, главный художник и чертежник Вася пошел гулять вдоль канала. Настроение у него было плохое, потому что жена не писала, а страсть к юной студентке, пуганой старшеклассниками, оставалась неразделенной.

Сгущались сумерки, из тополинной чащи вылетела сова, сделала свой неприятно-бесшумный круг и вернулась обратно. В этом месте канал раздваивался; часть клокочущей, булькающей воды от шлюза поворачивала вправо и текла прямо на поля, к поливальным установкам. От установок вдоль канала давно уже кто-то шел; вскоре Вася увидел, что этот человек – женщина и вряд ли из экспедиции, потому что «экспедишницы» обычно не носили платьев, а эта дама была в платье.

Что-то заставило Василия сделать несколько шагов и встать в тени тополей, незаметно. Ему же, несмотря на начавшиеся сумерки, было очень хорошо видно женщину, идущую вдоль канала. Лицо у нее было задумчивое, грустное, и смотрела она больше на воду, чем по сторонам.

Не сразу сообразил Вася, где он видел это коричневое платье, эту прическу на длинных костяных шпильках. А когда сообразил, поступил не очень храбро, но разумно: стал отступать все дальше и дальше, в гущу деревьев, и, отойдя подальше, потеряв из виду женщину, во всю прыть кинулся в лагерь.