Книга Гаугразский пленник - Яна Дубинянская

Солнце жарило все сильнее с каждой минутой (интересно, это еще утро?… не могла же я проспать до полудня!), зеленый комб взмок и прилип к телу, кожа зудела и требовала душа, хотя бы ионного. И спутанные волосы. И противный привкус во рту, не заглушаемый ни водой, ни сырной лепешкой. И резкий запах из-под мышек, откуда выветрился суточный ароматик. Ну и кроме всего, конечно…

Это унизительно. В самом деле, нельзя же вот так здесь оставаться!

Я встала во весь рост; до «потолка» из ветвей оставалось еще как минимум полтора таких же роста. Попробовать выбраться, цепляясь за корни?.. Но там, наверху, яму наверняка кто-нибудь сторожит, и этот кто-нибудь с наслаждением спихнет меня обратно. Может быть, поговорить с ним, раздобыть хоть какие-то сведения? Вряд ли они будут стоить раскрытия того факта, что я владею южным наречием, равно как и десятком других языков и диалектов Гауграза. Если это станет известно, любые разговоры при мне точно прекратятся.

Сейчас сверху не доносилось ни звука. Возможно, никто меня и не стерег. Может быть, они вообще забыли, как нужно содержать пленников. За последний десяток лет им, наверное, очень редко выпадала такая возможность.

Но теперь многое изменилось. Слишком многое. Я оказалась в плену вовсе не на том Гаугразе, который в свое время вдоль и поперек изучала по виртуальным тестам, и даже не на том, проблемами которого занимается мое ведомство. Якобы занимается… вслепую, выпрашивая крохи информации у Внешнего департамента ГБ и безуспешно ведя допросы несчастных передатчиц. Того Гауграза просто нет — как говорил когда-то Ингар.

Ингар… Я уже старше него. И почти не помню, какой у него был голос.

Смертовики больше не считают нужным неотлучно находиться и перманентно погибать на границе. Они более-менее четко представляют себе устройство Глобального социума: и общественное, и географическое. Они знают в лицо своего врага, то есть нас, а это многое упрощает. Да что там смертовики — если юные девушки, воспитанные, кстати, в традиционном обществе патриархального типа, — готовы запросто уничтожить, как Любецк, все наши города! И, наверное, владеют нужной технологией: при условии, правда, что они первые дочери в семьях (характерный для традиционных обществ эффект примата рождения, проявляющийся обычно в культово-обрядовых действах). Надо бы поглубже изучить суть вопроса… пока я здесь, на месте.

Может быть, Слав действительно оказал мне услугу?

Раздался треск, сверху посыпались мелкие веточки и сухие листья; я машинально отступила к стене, напоровшись на корень, окутавший меня серым облачком сухой земли. Запрокинула голову — и пересеклась взглядом с бородатым мужчиной, смуглым и демоническим, будто сошедшим с монитора стрелялки моего детства «Атака гаугразских смертовиков».

Я ему улыбнулась.

Хотя, возможно, и не ему. Просто так.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Он шел за ней от самого базара. Как Мильям ни пыталась ускользнуть, петляя по узким улочкам и проходным дворам, и наоборот, стараясь затеряться в толпе в людных местах. Мужчина. Довольно молодой, не старше тридцати, — насколько она успела рассмотреть украдкой, искоса, не давая ему уловить ее взгляд. Как их теперь много. Здоровых, сильных воинов, безо всякого стыда покинувших границу.

Мильям свернула в очередную подворотню. Она пока что плохо знала этот город, но надеялась, что мужчина — как бы то ни было, наверняка он вернулся с войны недавно, — ориентируется здесь еще хуже. Прошла вперед, юркнула за угол низкой пристройки к дому и, чуть было не угодив в расплывшееся поперек дороги пятно нечистот, отступила назад. И почувствовала мужскую руку на плече.

Обернулась. Нахальные глаза в упор, усмешка в густющей бороде. На мгновение Мильям почувствовала себя совершенно раздетой: за десяток лет, прожитых в разных городах, она так и не привыкла к тому, что между ее лицом и мужским взглядом не пролегает полурозрачная ткань накидки. Попыталась высвободиться: он еще крепче схватил ее, уже за оба плеча. Может быть, рассмотрев ее так близко, он поймет, что она, Мильям, — старая, годящаяся ему почти в матери?..

Усмехнулся во всю ширь крупных зубов, очень белых в окружении, черной бороды. С силой прижал Мильям к стене. Его лицо приблизилось, расплываясь, теряя черты…

И уже ничего не поделаешь. Только Знаки ветра и камня в пальцах прижатой к шершавому камню руки. Самые простые знаки… и слишком сильные. До чего же не хотелось…

Бородатое лицо отпрянуло, исказилось от боли — а через мгновение шаровары и подол платья Мильям забрызгали капли нечистот из лужи, куда рухнуло тяжелое тело. Какой позор для мужчины, для вана… тут, на Севере, говорят «сур», она никак не привыкнет. Впрочем, возможно, он не местный, просто остановился здесь по пути с границы. Может, он сумеет, придя в себя на закате, покинуть город раньше, чем о его позоре начнут сплетничать во всех базарных рядах…

Как могут мужчины быть такими неразумными? Почему они это делают?! Зачем?!.

Оказывается, она уронила корзину, и купленные только что яблоки и хурма раскатились по грязи, а масло смешалось с ней, образовав жирную пленку на поверхности лужи и на лице бездыханного мужчины. Он даже моложе, чем она думала. Наверное, и вправду ровесник ее старшего сына Шанталлы… дурачок. Таких невозможно понять.

И как их много…

Мильям вернулась домой без корзины. В тесном дворике было пустынно, дверь на втором этаже, куда вела отдельная лестница, казалась запертой на замок. Со времени, как они поселились в этом городе, Мильям ни разу не была дальше боковой ниши при входе, где ежедневно по три раза оставляла поднос с пищей. И старалась не выглядывать, кто именно поднимается к Робни-вану… Робни-суру по той лестнице, подложную вывеску «Гончарная мастерская», которую они возили за собой из города в город. Мильям очень удивилась бы, если б хоть раз увидела у того — той? — кто спускается по этим ступенькам, кувшин на плече.

Но это его дело. Его мужская половина дома: с некоторых пор повсюду принято делить жилища напополам.

Женская половина располагалась на первом этаже: единственное условие, которое Мильям давным-давно поставила мужу. Даже на четыре ступеньки ниже уровня земли, отчего в маленькие окошки, забитые мутным выпуклым стеклом, выдуваемым в мастерской на соседней улице, можно было рассмотреть лишь ноги тех, кто находился снаружи. Тут был очаг с выведенной на боковую стену отдушиной, похожей на окосевший Небесный глаз, ткацкий станок, за которым иногда — редко — работала Юстаб, материнский сундук, обычно запертый, и две расстеленные кошмы. Кочевая жизнь не позволяет обставлять жилище так, как хотелось бы. Да, собственно, и желания у нее, Мильям, кажется, уже не осталось…

Войдя, она негромко позвала Юстаб. Никто не ответил. Юстаб. Она теперь постоянно пропадала где-то целыми днями. Не спрашивала разрешения. И ничего не рассказывала. Уже почти невеста, тоненькая и большеглазая, внешне вылитая Мильям в юности, но наделенная неизмеримо большей древней силой. Невероятной, ошеломляющей — даже для первой дочери в семье. Всегда молчаливая, неулыбчивая, словно запертая изнутри на заколдованный замок, а потому кажущаяся надменной; впрочем, возможно, так оно и есть, не может же она не осознавать своего преимущества, данного от рождения. Иногда Мильям становилось страшно от мысли, насколько мало она ее знает: длиннокосую печальную принцессу, могущественнейшую волшебницу Гау-Граза… собственную дочь.