Книга Новгородский толмач - Игорь Ефимов

- С нами крестная сила!.. Святые угодники... Господи, пронеси чашу сию...

- Ступай, только быстро. Жду тебя на берегу через полчаса. И полушубок возьми. Ночи уже холодные.

Досточтимый брат, я не стану описывать Вам испуг и слезы моей жены Людмилы. Обладая ярким воображением, Вы легко можете представить себе, что должна была испытать женщина, которую будят среди ночи и говорят, что муж должен покинуть ее. Особенно женщина, которой уже довелось потерять первого мужа и сына.

Я солгал ей, сказав, что уезжаю на два-три месяца. Она прижималась щекой к моей груди, обнимала и, глотая слезы, повторяла только одно: "Буду ждать живого... Буду ждать живого..." Я поцеловал ее, поцеловал спящего сына и покинул дом родной - на сколько дней, месяцев, лет? То ведомо одному лишь Господу и ангелам Его.

Дальше все прошло гладко, как было задумано Федором Курицыным. Мы достигли Бронниц уже к вечеру следующего дня. Лодочники были немного-словны, видимо, им было приказано не спрашивать, кого они везут и с какой целью. Московское посольство кончало отбор и закупку доспехов для крымского хана. Кара Бешмет обнял меня и с двух слов понял, что произошло, устроил постель для меня в своей горнице на постоялом дворе. Наутро мы поплыли дальше, на трех больших ладьях. Достигли Коломны, где Москва впадает в Оку, и поднялись по Оке до Тарусы.

Реки остаются до сих пор главными путями сообщения в Московии. Только короткий участок пути нам предстоит проделать посуху: от Тарусы до Епифани. Там мы снова погрузимся на ладьи и поплывем вниз по Дону до самого Азова и дальше морем до Кафы, где нас будут встречать воины Менгли-Гирея, чтобы проводить к своему повелителю.

Любезный брат, вспоминаю, что в одном письме Вы написали, что завидуете многообразию моей жизни и обилию путешествий, выпавших на мою долю. Увы, не вольной птицей, выбирающей свой путь, довелось мне носиться по нашей грешной земле, а как осеннему листу, влекомому непредсказуемым ветром. Не исключено, что при других обстоятельствах я с радостью предвкушал бы возможность оказаться на берегах Черного моря, овеянных такими легендами, населенных призраками древних героев и путешественников. Но когда судьба вдруг налетает на тебя, как холодный сентябрьский шквал, отрывает от дома и семьи, под страхом неминуемой гибели гонит в неведомые дали - о, поверьте: тут нечему завидовать.

Если обстоятельства позволят, я постараюсь в Крыму продолжить свои отчеты и сохранить до возвращения в Москву, откуда смогу переправить их Вам. Нравы и обычаи татарского племени еще не были достаточно изучены изнутри и описаны беспристрастным наблюдателем. Допускаю, что здесь может открыться широкое поле для усилий любознательного ума, радостное прикосновение к неизвестным дотоле причудам венца Творения. Но на сегодняшний день я не нахожу в душе ничего, кроме грусти, тоски, страха и глубочайшей обиды на судьбу и людей.

Если мне причитаются какие-то деньги за прошлые труды, очень прошу Вас изыскать возможность переправить их моей жене Людмиле. Лучше посылать их отцу Денису в Архангельский собор, а не на Посольский приказ, где мое имя хотелось бы задернуть пеленой забвения.

Прощаясь с Вами, досточтимый брат, хочу перефразировать римских гладиаторов на арене цирка: "Идущий навстречу Неведомому приветствует тебя!"

С благословением и молитвами,

С. Б.-Ч.

Эстонский дневник

Господи, Боже мой - Святый, Всесильный, Всевидящий!

Верую в воскресение из мертвых. Верю, что воскресишь нас в день Последнего суда и воздашь каждому по грехам его, по страданиям, по вере его.

Плывут перед моим взором картины Суда, вижу праведников, поднимающихся на небеса, вижу грешников, идущих в ад. Вижу грозного Судию и ангелов и огненный хвост кометы на черном небе.

Чего не вижу - какими Ты воскресишь нас? Молодыми, полными сил, или одряхлевшими стариками на пороге смерти? Суду должна подлежать вся жизнь человека - это я понимаю. Наверное, будет много таких, кто в старости искупил добродетельной жизнью грехи юности. Но если не смог, не сумел, не успел? Неужели Ты воссоздашь эти одряхлевшие кости, засунешь в мешок из морщинистой кожи, наполнишь старческими хворобами только для того, чтобы отправить это жалкое существо в ад? За злодейства, совершенные когда-то крепким румяным молодчиком?

И еще одно смущает мне душу. Дано ли нам будет свидетельствовать друг против друга? Все наши дела Тебе известны и так - это я понимаю. Но ведь мы умеем мучить друг друга не только злыми делами. Мы умеем пугать, унижать, оскорблять, издеваться, лишать надежды - одними только словами, а порой даже и молчанием. Дано ли мне будет рассказать, как корчилась моя душа под бичом страха, кипятком унижений, морозом одиночества, топором разлуки? О, дай, дай мне прокричать обо всем этом моим гонителям! И дай услышать Твой приговор им!

Услышав его, я буду готов принять свой приговор с той же верой и любовью к Тебе, с которой прожил всю свою жизнь.

Аминь!

ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО

Сыну моему, Павлу Степановичу Бородину,

из Вильнюса, в лето 1496 года

Дорогой и любезный сын!

Когда полтора года назад княжна Елена Иоанновна, сосватанная за великого князя Литовского Александра, уезжала в Вильнюс и упросила своего батюшку включить меня в свою свиту, она уверила его - да и меня тоже, - что это лишь на два-три месяца, чтобы помочь ей освоиться на новом месте, среди чужих людей. Но потом каждый раз, когда я - во время наших занятий литовским языком - заговаривал с нею о моем возвращении из Вильнюса в Москву, она умоляла меня отсрочить отъезд, говорила о том, как мало вокруг нее людей, которым она может доверять, как трудно ей оставаться и послушной дочерью, и послушной женой, когда между Литвой и Россией все нет и нет настоящего замирения. Я поддавался ее просьбам - и наша разлука с тобой опять растянулась на тягостно долгий срок.

Но теперь настало время для меня оставить свиту великой княгини Литовской.

Это письмо будет вручено тебе не раньше, чем через пять лет, когда тебе исполнится восемнадцать. Его сохранит для тебя мой литовский друг, настоятель монастыря, Владислав Ольгирдис. Но написать его я должен сейчас, ибо не знаю, будет ли у меня впереди другая возможность. В ближайшие два дня я должен принять важное решение, которое определит мою судьбу.

Неделю назад сюда, в Вильнюс, прибыло посольство из Москвы. Великий князь Иван Васильевич прислал большие послания своему зятю, литовскому великому князю Александру, своей дочери, княгине Елене Иоанновне, а также всевозможные распоряжения московским слугам и придворным, которые были приставлены к невесте-княжне при отъезде из Москвы. Среди этих распоряжений был и прямой приказ мне: "Дьяку Посольского приказа Бородину-Червонному службу у княгини оставить и вместе с посольством воротиться в Москву".

Сильная душевная смута одолевает меня и говорит, что ничего доброго не сулит мне этот приказ. Есть опасения, что, служа здесь, чем-то я сумел не угодить сильным мира кремлевского. Отец Владислав уговаривает меня ослушаться приказа, не возвращаться, а поступить к нему в монастырь на службу - хранителем большого собрания русских летописей, покрывающих чуть ли не два века русской истории. Конечно, мне страшно, что за мое ослушание покарают тебя. Но он справедливо указывает на то, что о тебе могут и не вспомнить; если же я, вернувшись в Москву, подвергнусь опале или даже суду, это уж точно ляжет на тебе черным пятном до конца жизни. А так, в будущем, мы найдем возможность вызволить тебя сюда, чтобы ты мог наконец расти рядом с отцом, а не под крылом у деда и бабки.