Книга Другой путь - Дмитрий Бондарь

— Сережа, ты спятил! — беззвучно засмеялся Павлов. — Ты хочешь, чтобы я пришел к Николаю Ефимовичу и вот так, за здорово живешь, попросил у него на недельку несколько миллиардов долларов?

— Я рассчитываю на десять.

Павлов хлопнул меня ладонью по коленке и едва не захохотал в голос.

— Вот говорил мне в свое время Леонид Ильич — нельзя нашим людям долго жить там. Теряют ощущение реальности.

Наверное, в чем-то он был прав. Но я знал, что деньги он мне найдет. Это было так же верно, как и то, что оба партийных кассира выбросятся из окон своих квартир.

— Георгий Сергеевич, когда наступит день, о котором я говорю, вы станете локти кусать от упущенных возможностей.

— Сережа, это непросто сделать даже чисто технически.

— А что в этом мире просто? У нас впереди год. Есть время подготовиться и провести все чисто и красиво. Зато это будут не жалкие крохи, что сейчас я подбираю, а нормальный, реальный капитал, с которым уже можно работать и с которым будут считаться. Я ведь тоже не хочу ограничиться только американским рынком — я им покажу, что такое настоящий арбитраж. Кризис начнется в Гонконге и покатится вслед за солнцем по всей планете. Я отработаю последовательно все рынки — Азиатский, Европейский, Американский и снова Азиатский. Из десяти миллиардов я сделаю вам сто. Я уроню американцев не на жалкие двадцать три процента, как это должно было бы случиться, я свалю их на сорок. И им долго будет не до Союза. Глядишь, и Горби образумится.

Павлов встал, сделал мне знак оставаться на месте. Георгий Сергеевич подошел к картине Верещагина, долго вглядывался в пустые глазницы иссушенных черепов, потом повернулся ко мне лицом.

— Ты в самом деле можешь так сделать, Сережа?

— Это самое малое, что я смогу сделать. Просто если вы мне сейчас не поможете, такого второго шанса уже долго не будет. И мне придется долго-долго-долго играть по их правилам.

— Но ты же видишь будущее. Ты ведь знаешь, что я не дам тебе этих денег? Или дам?

Я смотрел на него самым честным взглядом из тех, какими овладел недавно, старательно репетируя весь вчерашний вечер перед гостиничным зеркалом.

— Под лежачий камень вода не течет. Вы поговорите с Кручиной?

— Предположим, ты выполнишь то, что обещаешь. Сколько ты вернешь? И какие этому гарантии?

— Верну половину всего дохода. Гарантии…

Я задумался. Этот вопрос как-то выскользнул из моего внимания.

— Гарантии… Если деньги не получу я, то в сентябре девяносто первого их получат совсем другие люди. И играть будут этими деньгами против меня, против нашего плана. Гарантий возврата — никаких. Кроме моего обещания и вашего здравого смысла. Да и понадобится мне сторонняя кубышка, которую иногда можно будет подключать к самым ответственным операциям. Знаете, как наперсточники на рынке: «Шарик-малик, кручу-верчу, обмануть всех хочу»?

Павлов засмеялся.

— Знаешь, Сережа, второго такого комсомольца, как ты, на просторах родины не найти.

— Да какой из меня комсомолец? Где вы видели комсомольцев, орудующих на валютных биржах?

Георгий Сергеевич сел рядом.

— Поверь мне, Сережа, есть и такие комсомольцы. Не все о них знают, но тем и лучше. Хорошо, Сергей. За два года ты доказал, что твоим словам можно верить. Я поговорю с Николаем Ефимовичем. Но ничего не обещаю, потому что не знаю, чем обосновать свою странную просьбу.

— Спасибо.

— Ты ведь знал, стервец, что я соглашусь? — Георгий Сергеевич сказал это тихо, немного наклонившись ко мне.

— Я даже знаю, о чем вы меня сейчас попросите.

Павлов отшатнулся.

— И я вам обещаю сейчас, Георгий Сергеич, что когда здесь все начнется, я обязательно позабочусь о ваших близких. И о близких Кручины, Изотова, Воронова. Они не останутся без дела и без средств.

Несколько минут мы молчали, глазея на бродящих по залам людей.

Тетка лет пятидесяти, с огромным бюстом, упакованным в плотное зеленое платье, с высоченной прической ядовито-рыжих оттенков, прекрасно исполняющей роль маяка для отставших, вооруженная короткой указкой, водила за собой группу голландцев, громко объясняя им подробности жития русских художников-передвижников. Иностранцы щелкали языками и что-то обсуждали между собой. Проходя мимо нас, экскурсовод презрительно поджала губы, словно были мы недостойны лицезреть ее блиноподобное лицо в толстой роговой оправе очков с несчетным количеством диоптрий.

Павлов приветственно кивнул ей — наверное, на всякий случай.

— Хорошо, Сережа. Тогда мы с тобой договорились. Проводишь меня до метро?

— У меня тоже будет к вам просьба. Найдите способ передать маме и Майцевым, что с нами все хорошо.

— А с вами все хорошо, — поднимаясь со скамьи, сказал Павлов. — Вы помогаете братьям-монголам осваивать пустыню Гоби. И даже иногда пересылаете понемножку денег.

— Спасибо, Георгий Сергеевич, — поблагодарил я. — Это на самом деле важно, чтобы близкие были спокойны.

— Сережа-Сережа… Ты говоришь так, словно не мне, а тебе семьдесят шесть лет.

Расстались мы с ним действительно у метро, только он сел в такси — в третье, остановившееся на поднятую руку.

— Прощайте, Георгий Сергеевич. Хочется верить, что мы еще увидимся, но наверняка я этого не знаю.

— До свидания, Сережа. И с Игорем там… поаккуратнее. Чтобы без лишней огласки.

Он сел в «Волгу», а я спустился на станцию «Новокузнецкая».

Вернувшись в «Россию», я позвонил Захару и десять минут рассказывал ему — сонному и злому, какие в Москве красивые женщины, но только все очень бледные — не загорают и отвратительно красятся. Мы обсудили с ним возможности поставки в Россию хорошей косметики, соляриев и фенов, но пришли к выводу, что пока нет окончательной ясности, что у Горби получится с перестройкой, говорить об этом преждевременно.

Захар понял, что главная цель достигнута, но денег «уже завтра» ждать не стоит.

От моего экскурсионного тура осталось еще четыре полных дня, и три из них я честно мотался с группой по монастырям-музеям-дворцам. А на четвертый снова сказался больным и поехал к Изотову. Тянуло меня к нему что-то. Наверное, это был самый глупый и бестолковый мой поступок за последние три года. Но мне не хотелось уезжать, не повидав старика еще раз. Или его внучку.

На «Кантемировской» меня дернули сзади за рукав и я оглянулся.

Передо мной, улыбаясь, стояла Юленька Сомова.

— Здравствуйте, Сергей Фролов! А я иду и думаю, вы это или не вы? Мы с вами в одном вагоне ехали, только у вас вот эта штука в ушах. — Она показала пальцем на наушники моего Walkman'а, которые, сняв с головы, я уже мял в руках. — И вы так сосредоточились, что ничего вокруг себя не видели. Да и не узнали бы меня, наверное, я же в шапке. А вы к нам? Дед рад будет. Вы когда уехали, он так переживал, полбутылки сам выпил, довольный ходил и все заставлял меня в шахматы играть. Еще говорил, что я дура дурацкая. Но это не со зла. Он так всегда говорит, когда у меня что-то не получается!